У входа в больницу стояли бомбилы. Работенка не пыльная, считая, что каждый больной, что выходит, обязательно будет искать машину. Не было случаев, чтобы кто-то после голубых казематов согласился еще с людьми ехать в несколько пересадок до дома. Комфортнее сесть в машину, переплатить за удобство и всю дорогу размышлять о том, как прекрасен мир, когда вся твоя жизнь не делится на прием лекарства, больничную утку и просмотр телепередачи – невероятная жизнь за окном. И не важно какой водитель, главное, чтобы всю дорогу играла музыка и он чрезвычайно учтиво молчал. Сейчас точно не до разговоров и вряд ли хоть один будет интересный. Скорее у водилы пол семьи лежало в больницах, а кто-нибудь и вовсе совершил побег, чтобы напиться водочки, потому что трубы горят, а спиртягу медсестры не дают, грымзы. Или же он поделится душещипательной историей о том, как ему вырезали аппендицит, после чего он заболел ветрянкой, чего не произошло с ним в детстве, а потом и вовсе коронавирус застал не вовремя. В общем молчаливый водитель – золото, пиздлявый – разочарование.
– Шеф, сколько возьмешь до Люберец?
– За пятьсот. Поедешь?
– Не наглей, четыреста, ты же не в Москву меня повезешь.
– Ладно, садись.
– А может за триста пятьдесят?
– Теперь ты не наглей, я же согласился на четыреста. Или уже не едешь?
– Еду, еду, шеф.
Дорога успокаивала в своем стремлении куда-то виться, словно ручей, бесконечно уходящий всё дальше и дальше от источника. Между камней-высоток, бурелома игровых площадок и валежника парков. Скользкая тропа, ведущая толи на погибель, то ли на спасение. Смотря, что выбирает сам путник. Вся цель в глазах смотрящего, дорога – средство достижения, а не сам результат. И выдвигаясь в путь ищешь отмщение каждому своему слову, как будто в великом побоище цели и мотивации, победили слова, сказанные не в пользу одного или другого, а для общего ободрения самой идеи. И сколько бы ты не прошел, каждое это слово должно быть не в укор, чтобы не пришлось оправдываться перед самим собой. Это последнее дело, когда оказывается, что виноват ты сам.
И весь мир за грязным окном куда-то стремился. Пытался изменить что-то важное, что-то такое, что еще можно или нужно изменить. И вот эти призрачные фигуры из мыслей и чувств куда-то бегут. В вечном желании успеть, всегда опаздывают. И здесь не время в этом виновато, его, как ни крути никогда не хватает, как бы заранее ты не выходил. Его ровно столько, сколько могут пройти три стрелки на циферблате и не больше чем, якобы, могут удержать в себе сутки.