– Эй, пыльные крысы! Где вас носит?
Из глубины архива послышались шаркающие шаги – значит, сегодня на смене Ян. Он вышел из-за стеллажа с большой дымящейся кружкой в широких ладонях, прошёл к стойке, поставил кружку, и, не глядя на меня, достал из недр тумбочки папку. После чего он, наконец, поднял на меня светло карие глаза и ухмыльнулся. Его молодое лицо от этого перекосило и, незаметный шрам на левой щеке, вдруг, стал виден чётко, как будто кожу расчертили сверхострым ножом.
– Гоблин ты длиннорукий, Федя. – произнёс Ян с издёвкой.
– Завидуешь?
– Нисколько. – Ян протянул мне папку правой рукой, на которой не хватало двух пальцев, но передумал и прижал папку к груди. – С тебя должок. – Сказал он с кривой улыбкой.
– Чего тебе на этот раз? – я закатил глаза, но тут же улыбнулся.
– Кактус.
– Чего?
– Кактус Хамецереус Сильвестри. И горшок к нему. Хотя нет, горшок не надо.
– Завтра принесу.
– Сегодня.
– Обойдёшься.
– Тогда и ты обойдёшься. Ты вообще время видел? У меня час назад рабочий день закончился. – Ян говорил спокойно, чуть растягивая гласные.
– И что же ты тогда здесь делаешь?
– Отдыхаю. После того, как за три дня перерыл весь архив. Дважды. Чтобы тебе – гоблину болтливому, найти информацию по делу, закрытому два года назад.
– От этого дела, дорогуша, зависит отмена запрета на магию.
Брови Яна скользнули вверх.
– В самом деле?
– Мирный где-то нарыл информацию, что Миляев был обучен магии. Но это абсурд.
– Это… Это возможно, Федь. – Ян задумчиво протянул мне папку.
– Обученный маг погиб из-за отдачи?
– Он был не один во время… Аварии.
– Знаю. С ним была подружка. Волковская.
– Да. Она внучка графа Волковского. И необученный маг, соответственно.
Я взял папку. На кончиках пальцев появилось знакомое покалывание.
– Здесь все материалы по родословной Волковской и всё, что было в газетных подшивках про Миляева. – сказал Ян.
– А остальное по Миляеву?
– Сгорело. Помнишь, пожар в архиве? Данные по Миляеву сгорели полностью. – Ян нахмурился – не любил вспоминать тот день.
– Спасибо, дружище. Кактус завтра принесу. – я кивнул старому другу и вышел из архива в вечерний город.
Папка жгла руки. В машине я не удержался – открыл её и погрузился в чтение. Отголоски истории сорокалетней давности оживали на страницах сухих архивных документов. Я начал с Волковской. Прочёл все выписки из загсов, роддомов, больниц. Адреса, города. Я вчитывался в отчёт и нутром чувствовал, что причиной этих несуразных переездов, абортов и смены профессий был страх. И этот страх имел под собой весомое основание.