Инна была одноклассницей и верным товарищем студента филфака Вити Иванова, а затем – профессора, доктора филологических наук Виктора Вениаминовича Иванова. Она была старшего него почти на 2 года – потому что из-за затянувшейся болезни осталась в каком-то классе – она уж и не помнила, в каком – на второй год, а Витя пошел в школу шестилеткой. Дружба их длилась больше половины Инниной жизни, наверное, поэтому сейчас Инна чувствовала себя как портной, у которого кто-то внезапно отхватил ножницами бОльшую часть ценного дорогого полотна.
Анна Петровна забралась в кресло с ногами. Спрятала даже туфли под длинную синюю юбку (черной в ее изысканном гардеробе не нашлось). Ее знобило с самого утра, а после кладбища и вовсе – было ощущение, что тело впало в оцепенение и перестало слушаться. «Если заплакать, должно стать легче… наверное…». Но плакать пока не получалось. Она знала, что слезы придут позже, вместе с истерикой и с головной болью. Внезапная смерть мужа от сердечного приступа не укладывалась в ее сознании. Их брак, достаточно поздний (когда они встретились, им обоим уже было около тридцати), был обдуманный и взвешенный – практически идеальный. Кроме того, она всегда была уверена: они оба чувствовали, что удачно дополняют друг друга. Единственный сын Сева учился в США. Сын, на удивление, вырос к гуманитарным наукам неспособным, зато блистал талантами в науках точных. Прилететь на отцовские похороны не смог – слишком далеко. Анна Петровна сама настояла на том, чтобы он не срывался и не прилетал – какой смысл? Отца не вернуть. Воспоминание о сыне было теплым. Анна Петровна почему-то вспомнила, как однажды Виктор – уже именитый профессор – взял его на какой-то свой литературный научный сход. Сын-школьник высидел там полдня, а когда вернулся, сказал: «Ма, я там, честно говоря, ничего не понял. Но папу знают все. И еще – за ним толпой девушки разные ходили. Типа, чтобы автограф на его книжке получить». Девушки… эти восторженные влюбленные студентки-аспирантки… Анна Петровна устало откинулась на спинку кресла и закрыла глаза. «Боже мой, боже мой… как же я буду теперь одна? Без него?». Где-то глубоко внутри, (наверное, будь Анна Петровна человеком верующим, она бы подумала – что именно там, где должна быть душа), что-то больно закололо, заныло, замерло, и Анна Петровна поняла, что так теперь будет всегда, и впервые за этот кошмарный день тихо заплакала, уткнувшись в острые колени.