. Когда снимки высохли, он принес их в кабинет. Третьим был тот, что ему нравился.
– Фотографии, – повторил Артур.
– Да-да, фотографии, – ответил Луис. Он быстро просмотрел их, выбрав третью.
– Храни тебя Бог, – сказал Артур.
– Ты всегда кладешь хорошую третьей.
– Нет, нет. Неправда. Нет. Иногда четвертой. Иногда последней, в качестве эксперимента.
– Но сверху – никогда.
– Если положить сверху, им все станет ясно. И его не примут.
– А им это кому? – спросил Луис.
– В данном случае речь о тебе, – ответил Артур.
– Но я всегда выбираю лучшую.
– Да, ты хорош, хорош. Глаз наметанный. И все же открываться не стоит. Отец мне много раз говорил, когда я был моложе. Никому ничего не говори. Это Америка. Что бы там ни было, молчи. И рта не раскрывай.
– Мудрость из самого сердца страны, – пропел Луис.
– Рад, что ты доволен.
– Я не доволен. Я на грани истерики. Но рад, что ты доволен.
– Давай не будем преувеличивать, – предложил Артур.
– Ну, вид у тебя неунывающий.
– Да, точно. Неунывающий. Я это запомню. Не стоит унывать.
И он ушел. «Не унывать!» – послышалось из коридора. Луис думал, что Артур ушел насовсем, но тот снова возник в дверях.
– Мной движет твоя льющаяся через край уверенность.
– Пошеел ты на-а-а ху-у-уй, – пропел Луис.
История о событиях минувшего вечера и утра, рассказанная Джорджем Луису, постепенно теряла очертания, никакой пересказ не мог передать все, что было на самом деле. Слова с легкостью могли разрушить те тонкости, что сохранила память. В ту ночь, еще не сняв трусы, он почти кончил, когда она терлась об него и целовала его, и во второй раз, когда он отстранился от нее, она сказала, что все в порядке и она не против, чтобы он кончил, а он возразил, что кончить в трусы слишком уныло, совсем как в школе. Тогда она предложила кончить ей в руку, на что он вновь ответил отказом, нет уж, подруга, только по-настоящему, и начал взбираться по ее ногам, а она, смеясь, откинулась назад, и он изведал борьбу за власть с резким привкусом железа, напоминавшим вкус крови. Так все и будет между ними; и его простой принцип – за этим излюбленным словом крылись непреложные наклонности личности, скрывавшиеся за его добротой и попытками шутить, – был никогда, ни при каких условиях ни в чем не уступать. Эту склонность, это качество он унаследовал от покойной матери, чей образ был с ним постоянно, и она была – он ненавидел подобные признания, поэтому делал их крайне редко – абсолютно непреклонной. Если нужно, прячься, если должен, исчезни (как сделал его отец, ну, или почти сделал), лги, если должен, притворяйся, если надо, но