Его привозила погостить тетя Вера, сестра Антоновой мамы, Валентины Игоревны. Алеша приезжал «погостить» всякий раз, как тетя Вера с новым ухажером собиралась ехать в заграничное путешествие. Как правило, это случалось летом, но иногда и зимой тоже.
Тетя Вера Камышова была самой красивой женщиной, что нам доводилось видеть к своим двенадцати годам. У нее были правильные черты лица, глаза, губы, нос, все казалось идеальным. Гладкая бархатная кожа ухоженных рук, аромат неимоверно притягательных духов, который хотелось просто сидеть и вдыхать полной грудью. А волосы – м-м-м!..
Никто и никогда не видел отца Алеши. Двенадцать лет назад он благосклонно подарил отпрыску отчество, которого никто не знал, включая самого Алешу, и растворился где-то на просторах Демократической республики Конго, ибо был советским дипломатом. С таким же успехом он мог быть хоть космонавтом, в жизни Алеши это не изменило бы ровным счетом ничего.
Когда приезжала тетя Вера, мы всегда напрашивались в гости к Антоше, хотя у него не было «денди» и цветного телевизора, как у меня, а его мама готовила вовсе не так вкусно, как мама Пыни, но нам достаточно было просто позырить на тетю Веру, потому что так велели гормоны. Каждому из нас казалось, что именно на него она смотрит «по-особенному», мол, подрасти еще немного, и тогда… По крайней мере, мне именно так и казалось. И Пыне тоже, хотя куда уж ему.
Нам было очень жаль тетю Веру, особенно когда мы слышали из детской, как она вздыхала на кухне и говорила, как она «задолбалась», а Валентина Игоревна подливала ей вина и говорила, что все будет хорошо, и что она сильная, и значит, так нужно, потому что Он никому и никогда не дает непосильных испытаний, а только по деяниям и крепости духа.
Алеша в эти минуты сидел с нами в детской и глупо улыбался, а мы пытались понять, как у такой красивой тети Веры мог родиться такой дебилоид.
Потом тетя Вера уезжала, а Алеша оставался, и это было несправедливым. Несправедливость могла продолжаться неделями, а иногда и месяцами. Но если раньше мы воспринимали это, как необходимое зло, досадную грань беззаботного бытия, то тогда, летом девяносто четвертого, при виде Алеши я отчетливо испытал смесь злобы и стыда.
– Алёшакамышов, – помню, представился он впервые, пять лет назад. Неуверенно, невнятно, пряча глаза, точно боясь, что его накажут. Неудивительно, что первый же собеседник, а это был Пыня, вычленил из длинного шепелявого приветствия короткое – Мыш.