– Я иногда тоже хочу обнять. Но боюсь ответственности. Мама учила, что женщину следует ставить во главу угла и обязательно. Она повторяла – женщин будет много разных по жизни – хороших, сложных, но каждая достойна, чтобы ее сохранили невредимой, я долго не понимал этого. Наверное, просто от отца – человека военного, она не дополучила чего-то. И я не получил такого опыта.
– Я говорю про себя не как про женщину. Или это сложно?
Возникла неловкая пауза. Мы понимали и не понимали друг друга.
– Ну, обнять – значит, стать свободной, открыться для человека, понимаешь меня? Открыть его для себя…, – реабилитироваться она…
– Понимаю… Но с эгоизмом ничего поделать не могу.
Я говорю ей о том, что зациклен на собственных противоречиях, что боюсь последствий, боюсь причинить боль и на всякий случай не подпускаю людей близко. Но подыгрывать самоупоению Елена не хочет и очень ласково произносит:
– Это только твои болезни и только ты их можешь вылечить… Я, если позволишь, буду лишь помогать тебе чуть-чуть в этом… Так, скромно…
Говорили мы долго, сидя на холодной скамье. Выяснилось, что оба безнадежно сражены Ремарком. Наперебой цитировали вначале «Ночь в Лиссабоне», затем «Возлюби ближнего своего». Сошлись на том, что война по Ремарку – это некая способность души приспособиться к человечности. Той исходной человечности, которая заложена в нас изначально. По жизни люди вносят в это понятие массу шелухи. А война Ремарка – позволяет освободиться от неё. Спустя ещё час мы убедились в схожести позиций по целому ряду жизненных вопросов. А ещё поразились удивительной устроенности наших дат рождения. Я появился на свет 25 декабря, Елена 25 ноября за пять лет до того. Ну и уж совсем мелочи – любимый цвет на двоих – тёмно-синий, любимый напиток – капучино, любимая музыка – соул…
… Я сидел в собственной постели. На мне была клетчатая пижама и белые короткие носки, в которых я и ложился накануне. А значит ночью я не мог выходить из квартиры Ганса и запирать его дверь, не мог видеться с Еленой и говорить с ней о Ремарке и прочей ерунде. И всё же наша встреча казалась настолько реальной, что я никак не мог опомниться. Не спятил ли я? – терзало меня уже привычное подозрение. И дабы прояснить хоть что-то, набрал Гансу, чтобы задать единственный вопрос: не приходил ли я ночью к нему…