– Жениха предложить хочешь? Рано ей еще. – Строганов сел на лавку и стал качать загнутым носом длинного сапога.
– А ты скажи мне, девчушка эта… Как звать тебя?
– Сусанна. – Нютка гордо выпрямилась и перехватила ехидный взгляд воеводиной дочки.
– Сусанна, хех, – то ли подавился, то ли засмеялся воевода. – Дочь твоя, Степан Максимович? Разные слухи ходят. Иль не дочь? – воевода вглядывался в гостя.
Хозяин ответил. И сердце Нюткино подбитой птицей упало на камни.
Ядреный запах мужского пота и застоявшейся мочи ударил в нос, Аксинья закашлялась. Ни разу не довелось ей побывать в клетях, отведенных для строгановских казачков. В обиталище их вела особая дверь, Лукаша с Аксиньей в немудреное хозяйство их не лезли.
– Отчего такой запах стоит? – Аксинья окликнула молодого крепыша, устроившегося за столом.
Тот равнодушно поглядел на нее, разломил краюху несвежего ржаного хлеба и с чавканьем откусил. Крошки повисли на усах и бороде.
– Третьяк! Ему помощь нужна! – Аксинья отдернула одеяло и сморщила нос. И бывалой знахарке тяжело было смотреть на парнишку: без бабьих заботливых рук он, видно, целыми днями лежал в испражнениях, медленно гнил заживо.
– Ах ты зайчик, сейчас. – Она вытащила из-под тощего тельца соломенную подстилку и гаркнула Третьяку: – Иди сюда!
– Ишь, хозяйка нашлась! Кукушка ночная, – бубнил себе под нос. Аксинья расслышала каждое слово да промолчала: всему свой срок.
Третьяк тяжело, с неохотой встал и, припадая на левую ногу, пошел к ложу больного парнишки.
– Как зовут?
– Да вестимо сам приходил. Малым кликали, а во крещении имени не ведаю. На том свете ему напомнят.
– Не каркай тут! Быстрее ты к Господу отправишься.
Третьяк, кряхтя, волоча ногу, дотащил парнишку до хозяйского крыльца. Несуразный, тощий, Малой казался невесомым в его мощных руках.
Аксинья наслушалась слов неприличных, сетований на судьбу тяжкую, что послала ему, больному да изувеченному нехристями, дурную бабу. Тащить покойника незнамо зачем, и нога отнимается…
Под строгим взглядом Аксиньи он принес парнишку в дом и небрежно кинул на лавку. Третьяк долго растирал свою ногу, постанывал, выпросил у Потехи ковш ягодного кваса. Шептал и о доброй чарке вина, но старик не расслышал.
– Спасибо тебе за помощь великую, Третьяк, – Аксинья не скрывала ехидства в голосе. – Больше не потревожу тебя.