Молодая девушка потянула Энн за руку, усадив рядом с собой на софу. Калеб всегда поражался, как его маленькая сестра без труда, не только очень быстро привыкла к новому человеку в доме, жене любимого брата, а восприняла Энни родным человеком, близким и понятным: обычно девушка тяжело уживалась с чужаками, вечно цеплялась за уединение. Напоминала молодую послушницу в келье. Распорядок, привычка, устоявшаяся жизнь, как текущая не в то русло вода.
Молодой мужчина тоже присоединился к ним. Его привычка, выработанная с годами: неотступно следовать за любимой. А сейчас, в момент её великой слабости, великолепного процветания привычка эта ещё усилилась. Он воспринимал всё, что так или иначе касалось Энни, очень серьезно. И это была одна из сторон его воспитания, воспитания полной семьи.
В это время погасшее было воодушевление Сары вернулось к ней в полной мере. Никем не сдерживаемая, окрепшая в счастливом созерцании пока закрытого для неё явления – новой жизни внутри хрупкого тела – Сара была, казалось, на седьмом небе. Радостно сжимая ладони Энн, она спросила:
– Каково это, что ты чувствуешь!
Энн сказала просто и правдиво:
– Честно сказать: я уже порядком устала! Хочу, чтобы он родился скорее! – она улыбнулась своему представлению о малыше и, высвободив руку, погладила ею свой живот, словно так могла увериться в очередной раз: с ребенком всё хорошо, и он, как и она, уже с нетерпением ждёт возможности появиться на свет.
– И я не дождусь этого момента! – радостно подхватила Сара Хауард в ответ. – А Калеб, наверное, уже приготовил свои любимые игрушки! Не жалко будет отдать их маленькому, а, Калеб?
Она шутливо поддела брата, и выглядела довольной, пока мать не отдернула её:
– Ну, что за глупости, дорогая?
Девушка мигом угасла, едва услышав это, а брат с грустью подумал, что её подавляют родные. Её живая натура вырывалась спонтанно, искренность шла от сердца, доброму нраву требовалось найти опору, а таковой не существовало. Сара была ещё слишком ребёнком, но в ней сознательно искореняли веселость, яркость, свободу выражения себя, заменяя её природу иной, стараясь привить чопорность манер, почти абсурдное послушание сродни повиновению, сделать из милой девушки женщину, которая думала бы только о том, что скажут и подумают о ней. Её готовили к будущей жизни, да, но не давали насладиться жизнью настоящей. Её учили привыкать к собственной неправоте, как можно реже открывая рот.