Толпа принялась ликовать и аплодировать, когда триумфальная речь Оттера подошла к эмоциональному апогею! Максвелл взглянул на граждан исподлобья и зловеще ухмыльнулся, после чего взмахнул руками, широко расставив их в разные стороны, как самый настоящий мессия! Стоило детективу это сделать, словно по его негласной команде, из снежного тумана показались два летучих стальных куба! Публика с трепетом смолкла, когда заметила неопознанные летающие объекты.
Будто уродливые ветки коралловых полипов, по бокам кубов были расположены громоздкие перепончатые гарнитуры, вероятно, служившие для изменения направления полета. Жуткая летучая машина обладала круглым аппретурным объективом с бордовой линзой, как у камеры слежения.
«Это – мои дроны! – объяснил Максвелл. – Идеальное орудие слежки и атаки! Эти малышки, оснащенные смертоносными мобильными пулеметами и имеющие доступ к полицейским базам данных всего Коловрата, роем прочищают окрестности Западного графства прямо сейчас! Мои машины были созданы на основе останков инопланетного корабля Гудини Фокса, вот почему им нет равных!»
Максвелл мило постучал по одному из кубов пальцами, будто смертоносная летучая машина казалась ему маленьким пушистым котенком. Детектив вновь взмахнул руками, дроны скрипнули апертурами и ринулись в город, пронесшись над толпой с футуристичным гулом двигателей!
Под шквал аплодисментов Максвелл Оттер спустился с трибуны и скрылся во тьме, цокая твердой подошвой…
***
3 декабря 1994 года
Бурое двухэтажное здание Лохматого театра припорошило липким инеем. Тяжелые высокие двери парадного входа были приоткрыты, хотя с каждым днем посетителей становилось все меньше и меньше, как и людей на улицах Восточного графства.
Одинокий силуэт Лохматого Директора, основателя театра, неподвижно стоял у желтого арочного окна, разглядывая окрестности и темные закутки улицы Лофф сквозь крестовидные ставни. Косматая фигура источала угрозу, казалось, гремучие языки темной ауры были готовы показаться на контурах ее плеч в любое мгновение. В этих усталых изумрудных глазах читалась неопределенная зловещая меланхолия.
Джон Доу, потерявший имя, судьбу и любовь в руинах кошмарного прошлого, этот человек был оболочкой, держащейся навису, казалось, только по некой темной воле. Искренняя жажда жизни не была тем единственным, что поддерживало биение его черного сердца. Одна и только одна вещь заставляла диафрагму Директора колебаться при каждом сухом вдохе, и только одна мысль выскребала засечки на его черепе, панически отстукивая тик зрачками… это было возмездие.