После звонка Брутта, майор, выругавшись трехэтажным матом, поспешил на «поле битвы».
Вот так развивались события этого вечера.
Дела здесь, похоже, и в самом были деле не ахти. Подойдя поближе, Феликс увидел в неясном свете фонарей на лужайке через дорогу от ресторана, неподвижную темную фигуру. Человек лежал, уткнувшись лицом в землю. Бритая голова, куртка десантника, тяжелые черные полуботинки. Это был явно кто-то из ультранаци-вашистов, недавно появившихся в их городе. Рядом стонал, корчась от боли, Эдди-совестливый, правая рука Горфинкеля.
Эдди звали «совестливым», потому что почти все драки и выяснения отношений он начинал со слов: «А совесть у тебя есть?». После чего его визави должен был либо прятаться в ближайшие кусты, либо доставать кастет и готовиться к жесткому диалогу. Других вариантов ответа в разговоре с Эдди, как правило, не вырисовывалось.
У Феликса аж скулы свело. Он не мог найти слов, чтобы выразить сейчас то, сто он чувствует. Он уже предчувствовал тяжелый разговор со старым Горфинкелем. «Почему на его территории ни за понюшку табаку мочат Детей Розы? Что за беспредел? Куда смотрит Феликс? Разве он мало получает за то, чтобы Дети Розы «у себя во дворе» чувствовали себя как дома?»
Но теперь, когда Феликс подходил к коллегам, его внимание почему-то сосредоточилось именно на этом сером человеке, спокойно стоявшем неподалеку. Что он здесь делает? Почему полицейские игнорируют его?
Что произошло здесь – было понятно. Пьяная драка, с выяснением отношений уже на улице, которая закончилась, как это порой случается, весьма печально.