Выскочив из участка, мы чуть ли не сбили итальянского друга со ступенек. Ачиль повернулся к нам, но глаза он прятал где-то под завалом безысходности и исходящей из недр души грусти. Он попросил нас вернуться в номера гостиницы и ожидать звонка, если мы понадобимся, но это лишь голосом, глаза же умоляли о помощи, и я всей душой желал откликнуться, чего я не ощущал со стороны старого доброго друга. Мне показалось странным, что надежда иссякла, когда нам встретился детектив, причем занимающийся как раз подобными делами. Это было странно лишь для иностранцев, любой местный все прекрасно бы понял без слов, стоило ему только обратить внимание на кричащий лацкан пиджака. Я все еще не слышал крика.
В молчаливой задумчивости мы с Андреем разошлись по уютным комнатам, но даже здесь я не мог найти себе место. Буря эмоций колотила внутреннее состояние и не давала покоя. Из Сахары на вершину Эвереста и сразу же на дно Марианской впадины. Меня распирал ужас от масштаба несчастья, помешавшего юной Саманте добраться до дома. И в следующую секунду по щелчку мною овладел истерический смех. Он сотрясал тело и потихоньку добирался до души. Было смешно от способности итальянцев раздувать из мухи слона. И в самом деле! Я вдруг резко осознал, что 16-тилетняя девочка могла вполне себе позволить летом по дороге домой увлечься какой-либо игрой со школьной подругой. Соленный пот заливал мои глаза, а горечь глупости душу. Что-то нереальное творилось вокруг, но оно происходило с такой скоростью, что я едва ли мог что-либо сообразить. Эффект неожиданности, напор несуразицы и полное отстранение от понимания.
С укором я расстреливал взглядом телефон. Этот наглец оставался немым. Пару раз даже приходилось поднимать трубку, прислушиваться к гудкам и приятному голосу миловидной девушки с ресепшена, только чтобы удостовериться в исправности аппарата. В тот бесконечный вечер от полной потери разума меня уберегла вера, что я могу помочь, что я кому-то нужен, пусть даже основа ее более чем шаткая. Вера в то, что я имею цель и вовсе не бесполезен, стала для меня религией, стала спасением. Никогда раньше такого душевного подъема я еще не ощущал. На руинах чужого несчастья я принялся за строительство храма во имя жизненной цели, которой еще никогда у меня не было. Тот невидимый архитектор, что завладел моим разумом, управлял мной из-за кулисы, разделяющей ложь и реальность, а я как неспособный за нее заглянуть уверял сам себя в самостоятельности собственных решений.