– Темпест, к чему сидеть впотьмах? – весело воскликнул он. – Почему бы вам не включить свет?
– Довольно и огня, – буркнул я. – Хватает, чтобы думать.
– Значит, вы здесь размышлениям предаетесь? – рассмеялся он. – Не стоит. Это скверная привычка. В наши дни никто не думает – люди терпеть этого не могут, у них слишком нежные головы. Мыслительная деятельность подрывает устои общества, кроме того, это весьма скучное занятие.
– Я уже это понял, – мрачно ответил я. – Лучо, со мной что-то не так.
В его пронзительных глазах зажегся огонек любопытства.
– Что-то не так? Не может быть! Что с вами может быть не так, Темпест? Разве вы не один из богатейших людей на земле?
Я не удостоил вниманием его насмешку.
– Послушайте, друг мой, – серьезно сказал ему я. – Вам известно, что уже две недели я вычитываю верстку моей книги, чтобы отправить ее в печать, так?
Он утвердительно кивнул, улыбаясь.
– Итак, я почти покончил с этим делом и пришел к выводу, что в книге нет меня, что она абсолютно не отражает моих чувств и я понятия не имею, как я вообще ее написал.
– Быть может, вам она кажется глупой? – сочувственно спросил Лучо.
– Нет, – с негодованием возразил я, – не кажется.
– Скучной?
– Нет, она не скучная.
– Напыщенной?
– Нет, в ней нет напыщенности.
– Что ж, мой добрый друг, если она не глупая, скучная или напыщенная, то в чем же дело? – беззаботно воскликнул он. – Должно же быть хоть что-то?
– Да, должно, но я не понимаю, в чем дело. – Слова мои прозвучали с некоторой горечью. – Совсем не понимаю. Сейчас я бы не сумел ее написать – тогда как мне вообще удалось сделать это? Лучо, возможно, я говорю глупости, но мне кажется, что мысль моя была на иных высотах, когда я писал эту книгу – и с этой высоты я рухнул вниз.
– Мне жаль это слышать, – сказал он, и глаза его сверкнули. – Из сказанного вами следует, что вы виновны в том, что считаете себя великим литератором. Скверно, весьма скверно! Нет ничего хуже. Высокомерие – тяжкий грех для писателя, а критики такого не прощают. Мне действительно жаль вас, друг мой, – я даже и не думал, что все настолько серьезно.
Несмотря на подавленное настроение, я усмехнулся.
– Вы неисправимы, Лучо! Но ваша жизнерадостность внушает вдохновение. Я хотел сказать, что в моей книге изложены мысли, которые я могу считать своими, но