Закончив, Джейн снимает верхнее платье, передает его фрейлинам и развязывает чепец. Снимает головной убор, и освобожденные волосы, подхваченные ветром, взмывают вверх, словно хотят поднять ее в небеса. Поворачивается к палачу. Должно быть, он просит у девушки прощения: слов Левина не слышит, но видит его искаженное лицо – то, что происходит, ужасает даже палача. Только Джейн остается совершенно спокойной.
Одна из женщин подает ей повязку. Качнув головой в ответ на предложение помощи, Джейн сама завязывает себе глаза, опускается на колени и складывает руки в молитве. Не слышно ни звука – видно лишь, как шевелятся ее губы. Молитва окончена – и тут, кажется, самообладание вдруг изменяет Джейн. С завязанными глазами она не может найти плаху. Пошатывается, слепо шарит руками перед собой; сейчас она напоминает Левине новорожденного котенка или щенка, слепыша, отчаянно ищущего материнский сосок.
Никто не сводит с нее глаз – и никто не спешит на помощь. Окружающие парализованы ужасом при виде юной девушки, беспомощно ищущей опору во тьме. Все молчит: кажется, стих даже ветер – словно Небеса затаили дыхание. Джейн шарит руками в воздухе и никак не может найти. Не в силах на это смотреть, Левина взбирается на эшафот, берет Джейн за руки – холодные маленькие руки, совсем детские – и кладет их куда следует. Слезы жгут ей глаза, когда она спускается назад, к побелевшей от ужаса Фрэнсис.
Взмах стали, алая струя – и все кончено. Фрэнсис не держат ноги; Левина поддерживает женщину и прикрывает ей глаза, чтобы мать не видела, как палач показывает толпе отрубленную голову ее дочери. Сама Левина не отводит глаз – не зная, зачем, – но видит не то, что происходит в действительности: на месте палача ей чудится королева. Это она поднимает за окровавленные волосы голову своей юной кузины; на ее пышный наряд льется кровь; ее бесстрастное лицо и мертвые глаза…
Все молчат; лишь снова завывает, словно в бессильном негодовании, ветер.
Левина едва успевает отбежать к сточной канаве, и ее выворачивает наизнанку.