Сейчас я понимаю: она, никогда не любившая братьев сверх меры, скорее всего, знала, куда отправляет их – хилых, бестолковых, но постоянно требовавших должности в Сенате и ужасно мечтавших о славе. И не просто так задолго до этого по Гирии поползли чудовищные слухи: якобы физальцы дичают. Перенимают все больше темных практик у игаптян – например, мумифицировать тела в надежде оживить их; вспоминают собственные древние зверства – такие, как обычай сбрасывать со Святого утеса или скармливать свиньям слабых младенцев. Мама доводила меня до тошноты, то рассказывая подобное, то кроваво расписывая мучения дядь. А я не задумывалась о том, что Святое море нельзя осквернять кровью, тем более детской: это правило соблюдают все страны. Как не знала я о том, что физальцы не выращивают свиней, их кормит рыболовство, а не скотоводство. Мама твердила: «Игапта растит ручное чудовище. Если не призвать физальцев к порядку, они вместе уничтожат нас. Это мы должны главенствовать на континенте. Мы, не кто-то другой». Ее глаза горели. Она сама надевала торакс, брала два меча – в нарушение правил лишь у одного было женское имя, у второго мужское – и шла в бой.
Лишь многим позже я поняла: она опутывала меня жестокими выдумками. А тогда безнадежно раскаивалась за то, что киваю с пустым сердцем. За то, что мне не жалко болтливых дядь – толстого и тонкого, с одинаково кислыми лицами и быстрыми глазами. За то, что считаю: надо было им сидеть дома, а физальцы никакая не «часть нашей цивилизации». У них же волосы другие, и одежду они носят странную, и вообще! Они ведь были таким же древним народом, как мы, – пока однажды беда не вынудила их покориться.
Мы воевали год. Боги нами так и не заинтересовались, а вот Игапта физальцам помогла: брак случился. Все кончилось, без приобретений для кого-либо, зато с потерями для всех. Я до сих пор гадаю: зачем было начинать? Мама поражения не перенесла, прыгнула с утеса почти сразу, как отец запросил мира. Ужасно, но я скорбела меньше, чем подобало. Мама к тому времени казалась сумасшедшей и чужой, мне не нравилось, что она постоянно уезжает командовать армиями и сечет плетьми каждого, кто спрашивает: «Госпожа, когда остановится война?» или кричит на улице: «Нет бойне, нет королеве!» Лину было тяжелее: они с мамой очень любили друг друга. После ее смерти он прибирался на могиле каждые несколько дней.