– Бабуля, тебе как всегда? ― зашла узнать Элла по поводу завтрака в перерыве между уборкой.
– Как всегда, внучка, как всегда, ― прошелестела, словно сентябрьский дождь сквозь губы-ниточки, обесцвеченные и уменьшенные далекой и непостижимой для человека, жестокой, но все же мудрой, звездой старения.
И Элла, аккуратно взбив подушку под головой бабушки и поправив расшитое цветами и птицами покрывало на ее постели, вернулась к утреннему порханию по дому. Ну точно пчела, с чувством долга совершающая полеты от источника к хранилищу и обратно, поддерживающая равновесие ни одного, но нескольких миров.
Убравшись, вымыв кухонные шкафы и шкафчики в ванной, протерев пыль везде в доме и поправив все занавески, подушки и пледы, вернув на место то, что нуждалось в этом, и навсегда избавившись от того, в чем нужды больше не было никому, натерев до блеска ванну, туалет, три раковины, пять зеркал и все стеклянное, что нашлось, Элла приготовила бабушке завтрак. Омлет из двух яиц со свежей зеленью, кексы с цукатами и чайник бодрящего травяного чая. Элла сама позавтракала тем, что осталось, прокрутила в голове все сделанное к тому моменту, но на этом девушка не остановилась. Посидев минутку, другую за столом на кухне, одна, но не одинокая, всегда одна, но никогда не одинокая, Элла поднялась, взвилась внезапно усилившимся смерчем над предметами и делами, над желаниями тела и бесконечными потоками мыслей, стреляющими в ней, то словно гигантские тубы с конфетти на празднике жизни, то словно смертоносные ракеты на войне смерти ― они боролись за место предводителя в ней, ― и продолжила наводить порядок, готовить…
Как уже было озвучено, к десяти часам утра Элла не только накормила два рта, старый и молодой, пухлый и ссохшийся, не только убралась во всем доме и привела все, что можно было в нем, в порядок, но и наготовила печенья и конфет и нацедила холодного чаю и кофе соседям. Особого повода не было ― «Кроме, разве что, повода самой жизни», ― пронеслась разноцветной шутихой в голове Эллы мысль, проследовавшая вскоре за мыслью серой и грустной, словно комок глины в дожде; но что там была за мысль, Элла не помнила, ― просто вечером она соберет соседей во дворе, вывезет бабушку, словно достояние, монумент, поставит ее под большим и любимым ими всеми старым дубом, угостит всех охлажденными напитками и домашними сладостями. «Будет хорошо и тепло не только снаружи, но и внутри, ― подумала Элла. ― И польется янтарный свет лета из одного сосуда в другой, из ее головы ― в голову бабушки, из их дома ― в дома соседей, и оттуда дальше, на край города и дальше, дальше…»