В ссору эта улыбка выражала сарказм, а в радость – тихое счастье.
Юрий был без ума от Ани. Он не стремился её разговорить и сам, насколько мог, затихал в её присутствии. Юрию всё хотелось узнать, какие лавины посещают горные цепи её души. Для этого говорил на языке Ани – тишине.
Не применяя своих способностей, Юрий узнавал Аню мягко и долго. Глотками, а не единым уколом всех её желаний себе в голову.
Лишь в моменты досуга Юрий насылал на Аню какую-нибудь мечту. Она любила снега, и он подсвечивал её глаза видами гор. На эти мгновения Аня оживала. А стоило сказке пройти, снова серела, сдавленная тяжёлым и унизительным бытом. Что с Юрием, что без, её жизнь составляли простые значения. Из всех высоких и земных материй Аня знала только две: художника Шишкина и ручной труд.
В земных материях у пары тоже не наблюдалось разнообразия.
Они редко куда-то ходили. А если и выказывали нос за пределы квартирок, то попадали в забегаловку «Ласточкино молочишко». Её антураж был скуден, столы – грязны и липки. Но цены в ней оставляли благоприятное впечатление. Особенно потому, что платил Юрий. В атмосфере общей нищеты он бедствовал меньше других.
Вдобавок к зарплате Юрий получал пособие для чаек и две пачки молока «за вредность» ежемесячно. Последние достались ему в наследство от знакомого металлурга, уехавшего на Камчатку в поисках лучшей жизни. Карточки, само собой, никто не проверял.
Эти мелочи не избавляли Юрия от ореховых котлеток и сбора шелковицы на окрестных кустах. Зато покрывали расходы на Аню.
Их связь походила на то, как родитель балует ребёнка.
Юрий любил Аню совершенно по-родственному.
В утро шестнадцатого февраля Юрий подошёл к дому 5 у детской больницы имени Вишневского, прозванной в народе «вишней». За полчаса до этого он позвонил Ане и пригласил в «Ласточкино».
Когда Юрий пересёк двор, Аня уже стояла у подъезда. Вытянутая и жилистая, вся в джинсе, она напоминала игрушечного солдатика.
Волосы Ани дубели от сладкой воды, на которой держался начёс. Она не носила косметики. Лицо бледным пятном выступало из волос.
Юрий заговорил интимно, как только позволяли голоса. Аня не догадывалась о них. И если бы узнала, то жутко бы испугалась.
Эти голоса были не личностями, а слепками агоний. Они собирались из последних и самых страшных секунд жизни десятков людей. Юрий сравнивал их с фоновым шумом. Вроде без конца гремящего телика.