– После тихого часа придете… Это он? – не отрываясь от своего занятия, Ринат постучал другим концом ручки по сборнику Губанова. – Поэт твой?
Ринат передал мне блокнот, полистал книгу и прочитал первое попавшееся четверостишие:
«И за плечами у меня
Ночь, словно алый-алый бархат,
И крылья белого коня
Лишь белою сиренью пахнут».
Остальную часть стихотворения он только пробежал глазами.
– О чем это? Почему бархат алый, если ночь черная?
– Это какие-то метафоры, – сказала я. – Мы и сами, если честно, не понимаем, о чем это. Как шифровки какие-то. А там так и написано про коня и белую сирень?
Ринат не ответил, только еще раз взглянул на закрытую книгу и взял Сережину гитару:
– Ты играешь? Это более понятная для меня вещь.
– Это Сережина. Он нам обычно играет по вечерам что-то из Янки, но сегодня не получилось.
– Я тоже могу сыграть что-нибудь из Янки, – сказал Ринат, перебирая струны. – И тогда день для тебя закончится как обычно.
Он предложил мне выбрать песню, но, учитывая фривольность Янкиных текстов, выбор оказался невелик.
– «Нюркину песню», – попросила я. – Сегодня очень хочется послушать песню об одной девочке, которая любит фотографии, звездочки и сны.
– Ну да, – Ринат снова улыбнулся куда-то в сторону, и пальцы быстро побежали по струнам.
Предательские волоски! Я обняла себя за плечи и стала с удивлением вслушиваться в сто раз слышанные раньше слова. Песня была об Аньке, прямо как пророчество: про разбросанные по углам карты, про приходящих женихов и потерянную радость.
Закончив играть, Ринат отложил гитару:
– Тебе не понравилось? У тебя такое лицо…
– Нет-нет! Не обращай внимания. Мне правда понравилось. У тебя очень красивый голос: низкий, все как надо. Просто песня, наверное, неудачная. Может, сыграешь что-нибудь еще? Ты ведь не спешишь?
Ринат посмотрел на часы.
– Не спешу, – сказал он, – но должен предупредить, что через две минуты нам придется выключить свет и тогда мы окажемся в полной темноте. Здесь вдвоем. Ты по-прежнему хочешь, чтобы я остался?
Ах и ух, товарищ пионервожатая. Я вскочила с кровати и стала выпихивать его из вожатской.
– Тогда иди скорее отсюда! Иди, иди, не надо мне тут!
Как только за ним закрылась дверь, я выключила свет и с досады стукнула кулаком по стене. Темнее не стало! Фонарь стоит прямо напротив окна и светит так, что в вожатской светло как днем, и Ринат, похоже, знал об этом. Я подошла к окну и дернула на себя створку. Посыпалась краска, запахло дождем и улицей. Ринат стоял под фонарем, задрав голову, и старался не засмеяться.