– Гм… у Н-н-новикова? Припоминаю, а то как же! – ответил я. – Это тогда, когда на тройках катались?
– Вот! На тройках! Я ж знал – ты и есть! Ну, брат, в честь встречи сегодня гуляем! У меня тут товарищи неподалеку праздник празднуют: пьют за просвещение и судебные преобразования, будь они неладны, – я едва успел подхватить свою ветчину, когда незнакомец прямо за рукав потащил меня в сторону и выпустил, только когда мы оказались за торговыми прилавками.
– Туговато соображаете, милейший! – проговорил молодой человек, вытирая платком свой китель, который я невольно задел свертком с ветчиной. – Взгляните-ка, только осторожно: вон там, рядом с квасным лотком, двое стали было сговариваться, как вас, голубчика, сегодня половчее споить да обчистить. По вам же видно, что приехали недавно, да явно при деньгах!
Выглянув из-за прилавков, я увидел в толпе у квасных рядов двух неряшливо одетых типов. Те, покуривая замызганные трубки и поплевывая на мостовую, внимательно вглядывались в прохожих и перекидывались короткими негромкими фразами.
Мне стало не по себе.
– Благодарю вас, – сказал я моему спасителю. – Чувствую, вы избавили меня от многих неприятностей, как и от пространных писем, исполненных рыданий и нравоучений моей матушки. И я, право же, не знаю, что из этого мне было бы легче пережить!..
– Уж сомневаюсь, заслужу ли я расположение этой достойной дамы, ибо не помню, чтобы кто-либо благодарил бога за дружбу их сыновей со мной! – почистив китель, мой нечаянный собеседник спрятал платок в карман, взглянул на меня и протянул мне руку для знакомства.
– Андрей Федорович Данилевский! – назвал он свое имя и беззаботно улыбнулся, отчего мне вдруг тоже стало весело.
– Вы студент? – тоже представившись, спросил я.
– «Ты», голубчик, только на «ты»! Пусть мы и не пили на брудершафт, сие упущение очень нетрудно исправить. Кстати, спасая твою шкуру, я совершенно не врал о своих приятелях. У нас все просто, без церемоний и приглашений, так что, как говорят наши немецкие друзья, Willkommen! Добро пожаловать!
Мой новый знакомец до чрезвычайности заинтересовал меня. Откровенно говоря, я жаждал более интересного времяпрепровождения, чем мог бы изыскать в дни траура в доме моей тетушки. К тому же от слова «студент», малоизвестного в нашем небольшом купеческом городке, далекого, вольнодумного и почти революционного, веяло чем-то фантастическим, будто сошедшим со страниц трепетно мною любимого романа госпожи Шелли о Франкенштейне и его ужасном творении.