. Я представила, что из каждого, кто вдруг умирает, сыпятся их слова и вопросы… Вот бы собрать это все и поместить в книгу.
Не об этом ли пишут лоси и птицы в «Книге времени»????, 30 февраля, 1946 г.
Дедушка умер.
Мне снился сон, где он протягивает мне руку и я за эту руку схватился.
Я сижу на кухне. Рядом со мной полотенце, которого касалась мама когда-то в прошлом. Банка с вареньем, вареные яйца. Клеенка издергана моими пальцами. Вот уже который день я слышу одну и ту же мелодию – то завывающую, то резкую, как капли дождя по стеклу. Мелодию, которую своими неуклюжими, но точными пальцами отбивала Екатерина Андреевна. В глазах – плачущий портрет Чайковского, которого нам не удалось сберечь. Не потому ли он плакал? В моей душе он плакал по миру. Он плакал по маме, папе и дедушке, а потом обо мне, потому что я сам плакал. В моей душе мы с ним плакали вместе, и это было настолько грустно и правильно, что у меня не хватало слов – сколько бы я их не знал, нужных я подобрать так и не смог, будто они кому-то уже принадлежали.
Мне снился сон, как я рисовал на бумаге лестницы, а дед стоял где-то возле и крепко держал меня за плечи.
Все началось с того, что остановились часы. Двадцать восьмого февраля стрелки приблизились друг к другу на отметке 00:00 и застыли. Больше они друг от друга не убегали. Никто ни за кем не спешил. Я сидел на кухне и смотрел на часы. Я тоже ни за кем не спешил. Дедушка умер. Ждать мне было не кого. Ожидать чего-то – тоже. Мне казалось, что со стрелками замер и я. Батарейки в них менять не хотелось – мне нравилось быть обездвиженным. Мне нравилась мысль, что меня для мира больше не существует, и что его для меня – тоже. Мне нравилось смотреть на обнимающиеся стрелки. Я сам для себя думал: длинная, что отсчитывает минуты – мой папа. Короткая, отмеряющая часы – моя мама. Это значило только одно – они наконец-то друг друга нашли. А я с ними тоже найдусь? Этого я знать не мог.
Мой терновник все разрастался и я больше не пытался его рубить. Глядя в окно, я пытался сосчитать его корни и ветви, и сосчитал около ста и того и другого. Я больше не хотел рубить его. Я приложил топор к стене и сложив руки, сел на табурет. Я думал – уж пусть лучше все будет так. Пусть терновник растет там, где хочет. И даже если он перекочует к нам в спальню и начнет расти в кухне – мне было все равно. Я думал – не из