и расползался по всему телу. Я видела лица тех, кого мне удавалось повстречать – отец и мать, кассир из продуктового, девочка с ирисками и насекомыми, воспитательницы в розовом и зеленом костюмах, какая-то черномазая женщина с редкими волосами и еще куча народу. Среди них я не нашла никого, кого бы мне хотелось увидеть – ни девочки из детского сада, с которой мы каждый день воображали себе
Жар-птиц; ни бабушки в цветастом халатике, ни Бима…
Вылезти из стены или перейти через нее на ту сторону не получалось. Я осталась замурованной между двух пространств без надежды перейти хоть куда-то. Быть где-то между – значит ли это быть? Мой куб пополнялся людьми. Их лица оставались теми, что я привыкла видеть. Гости тянули ко мне свои руки. Мои подмышки вспотели. Тогда я вспомнила школьный зал, свои потные круги подмышками, забытое собственное имя и какой-то стишок, который мне не удалось вспомнить даже тогда. Зал пожирал людей, а те в свою очередь пожирали меня глазами, требуя от меня слов. Подмышки потели, а я думала о сигарете, забытой в комнате где-то на видном месте. Призраки тем временем огибали меня плотным кольцом. Концертные места полнились. Настала пора начинать. На сцену вынесли шашки. Я почувствовала на затылке чей-то пристальный взгляд и тут же открыла глаза. Сон обрывался.
Когда я проснулась, на улице накрапывал мелкий дождик. Из моего окна он выглядел жалким и обессиленным, словно небо кого-то оплакивало – Ее?Меня?Мир?Солнце? Бога? Остапа? Самого себя? Я лежала, и комкая в руках треугольник одеяла, смотрела на мелкую россыпь пунктиров, стараясь запомнить каково это – просто жить и просто смотреть на дождь. Торопиться было некуда, но почему-то так хотелось зашевелиться и куда-то пойти – старая-добрая человеческая привычка. Зачем было куда-то идти, если можно просто лежать – как камень или асфальт, – пока всему не придет конец? Я не припомню, чтобы цветы и деревья куда-то спешили. Все было достаточно просто – им спешить было некуда.
Я подумала, а ведь настанет момент, когда память о вещах полностью исчезнет. Когда исчезнет прошлое, – а оно точно исчезнет, – помнить мне будет не о чем, а далее – сожалеть, сострадать, оплакивать, пытаться вернуть и удержать его возле себя. Ничего этого уже не будет. Нет прошлого – нет памяти. Нет памяти – нет дождя. Нет дождя – нет ничего. А когда ничего нет, торопиться уже не хочется. От меня самой ничего не останется. Все было просто – исчезну я, значит исчезнет все мое. Моего в мире было немного – всего-то я, мои руки, мои мысли, слова, вопросы и кетчуп на нижней полке холодильника. За неимением своего приходилось дорожить чем-то чужим – ее руками, ее мыслями, ее словами, ее вопросами и ее рассадой. А когда это все уходит и уходишь ты сам, жить больше незачем. Тогда жизнь прекращается. А если и не прекращается, то принимает форму пунктира и ждет, когда дождь пойдет снова.