Она поднялась по лестнице с глухим сопровождающим звуком, и я боялась, как бы половицы не провалились, и как бы она в этой лестнице не застряла, не вывихнула себе ногу или еще чего. А потом я все же пришла к мысли, что наверное, в этом-то и была бы вся суть.
– Так и будешь стоять?
Я пошла за ней и подо мной ступеньки заскрипели громче – так, будто принимать меня не входило в их планы. Она протянула мне руку и я схватилась за нее, неудобно переплетя пальцы – видимо, где-то затесались лишние два. Когда я поднималась, ее рука в моей ощущалась чем-то вроде того же сюрреализма. Пока она здоровалась со стенами и перилами, поочередно прикладывая к ним руку, я заглянула внутрь. Внутри было темно и грязно – изуродовали все, до чего могли докоснуться – многие книги разворовали, а оставшиеся лежали ничком на полу – неприкрытые, раздетые до гола, совершенно беззащитные перед ветром, дождем и солнцем, они одним своим взглядом что-то переворачивали у меня внутри. Тогда я подумала, что это похоже на кладбище книг, кстати, кем-то когда-то любимых. Потом я подумала, что здесь могла жить чья-то человеческая история. В книгах были записаны воспоминания, а с течением времени их кто-то выкрадывал, вырывая по странице. Дверь выломали, а стеллажи опрокинули вместе с книгами, и те лежали, жалобно глядя на всякого, кто сюда приходил. Но в их глаза никто не заглядывал. В них не видели важности. Их не слушали. Книги кричали. Их пинали, рвали и топили в воде. А с ними пинали, рвали и топили чью-то память.
– Я ходила сюда с дедом. На этой лестнице я впервые сломала себе ключицу.
– А что, ты ее потом еще раз ломала?
– Да нет, я про переломы вообще.
Я смотрела туда. Я смотрела на трупы. А трупы ведь надо хоронить, да?
– Здесь он брал книги по овцеводству. Чтобы на всякий случай – вдруг соберется начать новую жизнь.
– И что, правда начал?
– Да нет. И все мы так думаем, мол, когда-то, или вот куплю и пусть полежит до лучших времен. До каких? Жизни и так мало бывает, понимаешь? Одной. Что уж о лучших временах говорить.
Она пошла внутрь и потянула меня с собой за руку – наверное, правда забыла, что моя рука осталась в ее руке. Наши руки уже давно вспотели и я бы с радостью вытерла свою об футболку, но для этого пришлось бы их расцепить. На полу было разбросано стекло, а под ним, наверное, и гвозди. Я все боялась, как бы она не поранилась, но она, скорее всего, об этом даже не думала – шла себе и шла по этому храму чьей-то былой памяти. А все потому, что имела право. Все потому, что кусок ее памяти тоже прятался где-то здесь, и было бы здорово, если бы она отыскала его целиком, а не обглоданным крысами или типа того.