– А почему вы стреляли? Вы же евреев не любите.
Игнатьев посмотрел на Михаэля так, словно в первый раз увидел.
– Ты что, действительно такой дурак? Ничего не понимаешь? При чём здесь твои евреи? Да мне всё равно, кто бы на твоём месте был – еврей или чучело. Стрелял не по любви, а потому что ты мой боец, вроде Гриши покойного. И я за тебя отвечаю. Понял теперь? Ну всё. Пять минут на оправку – и двинулись. Только б направление не спутать. К немцам не угодить.
Несмотря на то, что все были на пределе усталости, Игнатьев не давал даже присесть. Не верилось, что новгородскому лесу, этим северным джунглям, когда-нибудь наступит конец. Но после того, как Эсфирь заявила, что скоро опять потеряет сознание, бывший майор согласился на привал. И даже развёл огонь, хотя это было крайне рискованно.
– Товарищ Игнатьев, а за что вам Героя дали? – Глаза у Эсфирь слипались, но любопытство одолевало.
– Для вас, доктор, я просто Павел. А Героя на Финской получил за сумасшедший рейд. Провёл батальон по такому же лесу, как этот, но ещё страшнее, и в тыл финнам ударил. Только пока мы до них дошли, многих потеряли. У них снайперы на деревьях сидели, за это мы их «кукушками» звали. И вот идёшь по лесу, «кукушка» стреляет, а ты всё идёшь, идёшь и думаешь: «Чёт-нечёт, чей черёд?» Эсфирь, вы ноги-то, ноги поближе к костру держите. Не промокли валенки?
– Да нет, кажется…
– А вы снимите, снимите, проверьте. Да к огню поднесите, пусть тепло войдёт. Только не сожгите, бога ради. Дайте лучше мне. Эсфирь – красивое имя, древнее, – продолжал Игнатьев, демонстрируя осведомлённость. – А проще как-нибудь можно? Вот я, например, Паша. А вы?
– Ну, Фира, если хотите.
– Фира, – повторил Игнатьев. – А что? Мне нравится.
Михаэль снова вздрогнул. Фира! Так называли маму её родственники. Где она, что теперь с ней? А этот полковой донжуан не отстаёт. Назовись докторша самым неблагозвучным именем, он бы и тогда заявил, что оно ему нравится. Да, но ведь эта Фира – она из Латышской дивизии. Значит, из Латвии, и скорее всего, из Риги. Тогда обязательно должна знать отца. Его все врачи знали.
– Товарищ военврач, – Михаэль поймал на себе неодобрительный взгляд Игнатьева, недовольного тем, что ему помешали, – вы из Риги?
– Да, – оживилась Эсфирь, – а что?
– Я тоже, – сказал Михаэль. – Мой отец – доктор Гольдштейн. Вы, наверное, слышали?