– Нет, ты видел? – заорал он с порога, размахивая руками. – У этого парня под курткой была майка с Гленном Роджерсом! Я сперва подумал, мне кажется, а потом присмотрелся, так и есть!
– Ну и что? Подумаешь, тоже мне событие. – Барик сидел насупившись, вжавшись глубоко в кресло. – Готов поспорить, что этот мужик понятия не имеет о том, кто такой Гленн Роджерс, а на то, что нарисовано у него на майке, ему глубоко наплевать.
– Да ладно, брось. Дело-то ведь совсем не в этом.
– Конечно, не в этом. Дело в том, что мы в последнее время валяем дурака и совершенно ничего не делаем.
Несколько поубавив пыл, Дрыга пересек комнату, плюхнулся в свободное кресло и закинул ноги на подоконник. «Как он меня достал!.. – тоскливо подумал он. – Можно подумать, проблема во мне».
– Знаешь что, Барик? – произнес он проникновенно. – Кончай мудить, а? Четыре песни сделали? Сделали. Чего тебе еще надо?
– Четыре песни?! Да ни хрена мы с тобой не сделали. Если ты называешь эту пургу песнями, то ты такой же музыкант, как я… мясорубка!
– А что, мясорубка из тебя получилась бы отличная. Ты и на басу играешь, как на мясорубке. Я-то тут при чем?
– Слушай, заткнись, пожалуйста. Меня от тебя тошнит.
– Ну, так сходи проблюйся.
Несколько минут оба сидели молча, кидая друг на друга испепеляющие, полные ненависти взгляды. Солнце уже давно выползло из-за крыши соседнего дома, и его лучи падали на гитару, которую Барик прислонил к холодильнику. От ровной работы мотора холодильного агрегата гитара слегка подрагивала, а по потолку бегали солнечные зайчики.
Первым не выдержал Дрыга.
– Для тебя что важнее: рубить бабки или заниматься искусством? – все еще с легким раздражением спросил он. – Неужели ты не понимаешь, что музыка и коммерция – две вещи не только несовместимые, но и глубоко противоположные друг другу по духу?
– А неужели ты не понимаешь, что для того, чтобы сделать хорошую музыку, нужны деньги?
– Как мы можем делать хорошую музыку, если ты думаешь не о музыке, а о том, как и кому ее повыгоднее продать?
– Я думаю не о том, как ее продать, а о том, станет ее кто-нибудь слушать или нет.
– А тебе не один хрен?
Барик схватил со стола пустую пивную банку, повертел ее в руках, скомкал и зашвырнул в угол.
– Пойми, мы не можем не думать о слушателе, – с жаром заговорил он. – Если ты хочешь писать песни только для себя, то можешь вернуться в свою кочегарку, а о сцене забыть.