Тогда он взял ручку, опустив горячий напиток на письменный стол. Фотокарточки, над которыми Нил потешался, еще раз оглядел. Для целей выбрал, что не удивительно, свой же портрет. Пару глотков помогли кой чего придумать, и перевернув изображение, принялся писать:
«Случайности все эти мне жутко надоели. Я не ведаю кто я, да и знать не хочу! Верьте – не верьте, дело ваше. Только меня уж изнуряет жизнь людская. Свешали ребенка, свешали всем о личных встречах, кои с девушками имел, теперь ушли и люди, кого терять бы не хотел. Посмотрите во что жизнь превратилась! Я чувствую себя чудовищем, но и нового в миры не приношу. Хочется ли мне быть музыкантом? Поэтом? Нет. Лучшее будущее о коем все твердят не примет меня.
Прощайте! Прощайте! Прощайте!»
От части, эта подпись была желанием привлечь к себе хоть чье-то внимание. Словно брошенный щенок, искал глазами близкого себе человека. Все круги пороков порядком надоели, только никто ж не заметил того, как старательно избегал всех кутежей Собакин. Он будто застрял в одном образе, как актер одного героя. Да и вести себя, честно признаться, по-другому не мог. Действительно, маску оказалось с лица сорвать очень даже не просто. Вернее, невозможно. Нельзя с уверенностью сказать, что двигало им, и в целом чем планировал себя дальше тешить. В голове были мысли о ванне с собственной кровью, да где-то на подсознании он не хотел умирать. Не та стадия горя, но нужный шаг в желании оказаться вновь у всех на виду. Это он уж больно любил!
Ему чудилось, что превращается в собственную тень. Еще вчера душа компании, сегодня пишет печальные строки на фотокарточке. Какой позор! Вот так холерики превращаются в меланхоликов. Быстро, и совершенно незаметно. Он сам понять не успел, когда стал походить на домоседа. Неясно, чего вовсе хотел получить от себя Нил, совсем запутался во всем. Закрадывались мысли, что рожден для богемной жизни – ведь в чем еще может быть его суть? Каждому свой сюжет расписан, только какому следовать – не многие знают.
Как мы помним, Нил львиную долю своей жизни провел в училище церковного хора, то бишь, ничего удивительного, что на слова Юры повелся. Он верил в б-га, и даже прежде думал о том, как однажды будет наказан. Словно осознавал – заслужил. Нет никакого доказательства тому, что карма существует, только он явно считал одно – есть. Вот и въелась все это, каждый день приходилось вспоминать. Несмотря на то, как сильно был влюблен в себя, тогда от чего-то сталось стыдно. Сменить хотелось себя, иль умчаться подальше, начать новый образ жизни. Вопрос о том, почему же Собакин не согласился ехать с родителями остается подвешен. Кажется, он продолжал верить в любовь, хотя в сердце и зарождалась злость. Ничего не вдохновляло, тем паче, наступать на те же грабли не хочется.