Пока суд да дело, я набросился на баранью ножку, жутко вкусную. Мать беспрестанно улыбалась, как будто уголки ее губ кто-то тянул вверх за невидимые ниточки.
А может, мы все трое и впрямь были всего лишь марионетками, которых кто-то усадил вокруг стола. От этой мысли у меня во рту стало горько.
Отец ненадолго нарушил молчание, чтобы рассказать, как прошел его день, упомянул нескольких пациентов – конечно, не называя имен. Подобные разговоры у нас случались и до аварии, и отец всегда рассказывал одинаково: придумывал пациентам цветовые псевдонимы. Я слушал рассказы о мистере Желтке, миссис Сирень, миссис Синьке, мистере Розе, и вечер за вечером из этих выдуманных имен вырастала радуга красок и симптомов, неврозов и нюансов, тиков и оттенков. Я слушал вполуха и никогда не сосредотачивался на содержании – только на музыке, которая в итоге получалась.
В тот вечер отец упомянул случай миссис Корицы – она жила в постоянном страхе, что ее сын простудится и станет кашлять. Отец с матерью обменялись соображениями и наблюдениями, тема их явно увлекла. После аварии мать не перестала консультировать, просто сократила часы приема, объяснив это так: «В конце концов, я ведь все равно сижу за столом». Сейчас она вдруг повернулась ко мне и сказала:
– Кстати, Мозес, тебе завтра к врачу. На этот раз с тобой поедет папа.
Новость меня ошеломила, от страха я начал заикаться.
– Но… но… но ведь… обычно со мной ездишьты. Как же так?
Я взглянул на отца – он был рад не больше моего.
– Милый, на этот раз без меня, – твердо сказала мать. – У меня в это время прием, не удалось найти другое окошко. Тебя отвезет папа, и все будет хорошо, не волнуйся.
Я не решился протестовать, потому что знал, чего стоило матери вывести машину (специальную инвалидную модель), выбраться из коляски и усесться за руль, пока я складывал коляску и грузил в багажник. А в больнице нужно было проделать все то же самое, но в обратном порядке. Видок у нас был тот еще: я – с костылем, она – в инвалидном кресле, но, по мне, лучше уж выглядеть безумной парочкой инвалидов, чем сносить ужасные взгляды отца. Мне постоянно казалось, что вот сейчас он выплеснет всю свою ярость мне в лицо, окатит запоздалой волной, которую так долго сдерживало зимнее море, и эта волна ударится мне в ноги, кипя белой пеной, гневом и холодом. Изо дня в день я, по иронии судьбы, все ждал его нервного срыва.