– Я бы посмотрела, – послышался смешок от Джойс.
– Неужели на тебя так наркотики повлияли? – вскинул бровь Мортимер, перед этим бросив мимолетный веселый взгляд на Джойс.
– Наркотики? – криво улыбнулся Фэлис. – Какие наркотики?
– Фэлис прав, – отозвался Мэрион. – Нам действительно стоит отвлечься. У кого-то есть предложения?
Все затихли. Тишина, которая уже стала седьмым звеном в их механизме, прерывалась каплями дождя и ударами веток деревьев об окно снаружи. На достойные разговоры ни у кого не хватало благоразумия, на глупые разговоры – терпения. Страшно невыносимая практика, жестоко бьющая по самоуважению, – молчать, когда даже один выдавленный сквозь зубы, едва слышимый звук может стать последним шагом в пропасть; когда невозможно непоколебимо выстоять перед чем-то таким грозным и всеобъемлющим как слово; когда приходится отдаваться молчанию, обглодав на кончике языка кости своих почти вылетевших наружу мыслей. И все предложения, возникавшие в голове, казались глупыми, маленькими в самом уничижительном значении слова. Они наверняка так бы и просидели до темноты, если бы не три стука в дверь. Шесть голов, как одна, повернулись в направлении раздавшегося звука, дверь отворилась и пред студентами предстал нарушитель спокойствия.
Не сказать, что человек этот был красив, однако статен. Дорогой отпаренный темно-коричневый костюм, чистейшее пальто, вылизанные черные туфли и гелем убранная назад челка светло-коричневых волос. Незнакомец, добросовестно чистоплотный, мог бы выглядеть на двадцать пять лет, если бы не резкие остроты помрачневшего с жизненным опытом лица. Дилан, кажется, единственный из всех обладающий ястребиными повадками, был способен заметить эти остроты, уловить то, как незнакомый мужчина скрывал последствия жестокой жизни за выпрямленной спиной, сильно напоминающей осанку Мэриона, такую же непоколебимую и надменную; и невозможно было не вцепиться в приторно снисходительный, почти перерастающий в садистский, взгляд желто-зеленых глаз. Он напоминал змею, самую проворную и с самым длинным языком.
Два зеленых стеклышка не торопясь прошлись по каждому из сидящих. Остановившись на младшем близнеце, они прищурились, и, когда незнакомец улыбнулся, улыбка не дошла до глаз, и в тот момент можно было ясно увидеть отличительную черту этого лица, которую, при всем желании, едва ли можно было забыть: правый уголок губы его был обезображен небольшим шрамом, который при любом движении губ перерастал в пугающую, злую усмешку. У людей, видевших ее, возникала одна из нескольких возможных реакций: они либо усмехались в ответ, либо отводили взгляд.