– Ева? – сказал Дилан. – Ты серьезно? У нее же кокаин вместо мозгов.
– А что? – усмехнулся Мортимер, отходя в сторону и пропуская брата. – Девушки сводят меня с ума.
Закрыв дверь, он прошел к кровати, припрыгнув, сел и смотрел за тем, как Дилан настежь открыл окно, чтобы свежий воздух стер плотный запах пота и постели. После этого Дилан взял стул из-за стола, развернул его спинкой к кровати и сел к брату лицом, расставив ноги в стороны и свесив руки со спинки.
– Объяснишь? – спросил Дилан.
– Что? – вскинул бровь Мортимер.
– Два дня. Я не видел тебя два дня, хотя обычно ты ходишь, прилепленный к моей ноге.
– Так ты скучал! – засмеялся Мортимер. – Я польщен: сам Дилан Мелтон скучает по мне! Надо же! Что, зеркала уже недостаточно?
Мортимер опять рассмеялся, и черты Дилана немного смягчились. Он было закатил глаза, но не смог сдержать глупую усмешку.
– Чем ты занимался?
– С Евой? – опять усмехнулся Мортимер: ему почему-то было очень весело, и хотелось много смеяться; однако, увидев чужой непробиваемый взгляд, он сдался и пожал плечами. – Я всё время спал.
– Спал? Один? Два дня?
– Не успеваю за тобой, подожди, – покачал он головой. – Удивишься, но да. Спал, просыпался, опять спал, опять просыпался. Иногда просто лежал и, в сущности, ничего не делал.
– Как в бреду, – подметил Дилан, нахмурившись. – Что с тобой?
– Все в порядке.
– Когда я задаю тебе, именно тебе, – он указал на брата пальцем, – вопрос: что с тобой? – я делаю это не из вежливости, а рассчитываю узнать, что с тобой происходит на самом деле.
– Ты никогда не спрашиваешь ничего из вежливости, – прищурился Мортимер; смех в один миг прошел.
– Нет, вообще-то бывает. Не делай из меня монстра.
– Не бывает.
– Ладно, ты прав. Теперь отвечай.
У Мортимера не было никакого желания что-то придумывать, но, смотря в глаза напротив, он отчаянно пытался сообразить что-то стоящее, что-то, что не вызвало бы подозрения. Правда же заключалась в том, что, несмотря на такое количество сна и отдыха, он находился в глубокой апатии, иногда погружаясь в нее так сильно, что не хватало сил лежать, но встать и начать что-то делать он тоже был не в состоянии. Он не мог сказать об этом Дилану – он слишком о нем заботился, – и поэтому его мозг, уже не убегающий от гонящегося за ним времени, а уползающий и хрипящий от недостатка воздуха, не смог придумать ничего лучше, чем: