Он перевел взгляд на свои руки. Маленькие сморщенные, какие-то серые. Они сейчас мелко дрожали и потели, выдавая состояние своего хозяина. Он сжимал их в кулаки, чтобы присутствующие в зале не заметили и не приняли это за его слабость. Ему никогда не нравились его руки. По ним можно было определить, когда он нервничал.
А женщина все кричит. Он не любит крики с детства. С того самого момента как ушёл отец, мать стала все время орать на него, обвиняя что это из-за него разбили ей сердце.
Сердце! Как прекрасно, как волшебно оно билось в его руках. Это самое чудесное зрелище. Импульсы, вызываемые его сокращением, приятно покалывая, прокатывались по пальцам. Потом жаром проносились по всему телу, наполняя каждую клеточку эйфорией, заставляя уже его сердце биться в разы быстрее, а затем взрывались в мозгу, вызывая непередаваемые чувства. Нет в мире эмоций сильнее этих. Даже оргазм теряет остроту ощущений на фоне двойного сердцебиения. Эти люди, что собрались здесь, даже не представляют какое он творил добро, оберегая сердца тех, кто заляпал их чернотой. Он ведь спасал их от того смрада и того зловония, что несли они в своем развращенном сознании, заставляя своё тело раз за разом идти против природы.
… по заключению судебной медико-психиатрической экспертизы признан здоровым, – доносился до сознания бубнеж человека в синем костюме.
Конечно, он здоров. Разве больной человек мог бы работать главным архивариусом центрального книгохранилища? Как там хорошо! Тихо, спокойно. Мир книг его никогда не утомлял. Он вообще любил тишину. Даже женился на глухонемой девушке, чтобы не слышать лишнего шума, не наблюдать сцен истерики. Для него тишина является обязательным условием его существования. Если бы он мог, он вообще провел все свое время в одиночестве. Но социум давил, просто жёг его своими правилами, каждый раз раздражая и заставляя преодолевать себя. Мир, что его окружал, был невыносим в своем несовершенстве, в своей жестокости и грязи.