и опустил ее приклад на коротко стриженную женскую голову. Осица удивленно вздернула брови, закатила глаза и медленно осела перед двуединым сталкером сначала на колени, а потом рухнула ничком, уткнувшись лицом в носки его сапог.
– Ты же ее убил! – воскликнул Васюта.
– Не, я нежненько, – улыбнулся трубник, – легохонько. Пять минут – и очухается.
– Ну, тогда давайте-ка ее свяжем, пока не очухалась, – сказал Ломон.
– Зачем? – удивился Подуха. – Вон туда на травку положим, чтобы мягче было, а сами дальше поедем.
– Так не пойдет, – нахмурился двуединый. – До Мончетундровска уже чересчур далеко, чтобы дойти туда живой-невредимой, учитывая Помутнение с его подарками.
– А мы тут при чем? – развел руками трубник. – Она сама к нам залезла, а теперь еще и шлепнуть тебя собиралась.
– Собиралась или нет – мы наверняка не знаем, – мотнул головой Ломон. – И зачем она к нам залезла – не знаем тоже… Да и какая разница! – начал он злиться. – Я на верную смерть человека не оставлю. Тем более места в вездеходе хватит. Так что, Подуха, забери у нее автомат, а ты, Васюта, найди в багажнике веревку, я ей на первое время руки и ноги свяжу.
– Тогда ей придется все рассказать, – негромко, будто размышляя вслух, произнес Васюта.
– То есть ты тоже за то, чтобы ее на травке умирать оставить? – недобро зыркнул Ломон на приятеля.
– Нет-нет, что ты! – прижал тот к груди руки. – Она красивая. Не такая, как Светуля, конечно, но…
– То есть была бы некрасивой – пусть умирает?..
– Ясен пень, нет! – возмущенно взвился Васюта. – Она ведь еще и книги читает!
* * *
В итоге Васюта все же нашел веревку, и Ломон принялся связывать бесчувственной Олюшке руки и ноги – не сильно, для того лишь, чтобы сразу, как очнется, не бросилась драться и совершать иные необдуманные поступки. Он все же надеялся, что с осицей удастся найти общий язык и прийти к какой-то разумной договоренности, – ведь и впрямь, если книги любит читать, не должна быть полной дурой.
В любом случае возвращаться из-за нее в Мончетундровск Ломон не собирался, ей оставалось либо и в самом деле топать назад двадцать верст пехом, что было равносильно самоубийству, либо ехать с ними в Канталахти. Но в этом случае, конечно же, имелись некоторые нюансы, один из которых уже и озвучил Васюта, стоявший сейчас рядом и наблюдавший за действиями двуединого сталкера. И Ломон сказал: