– Окуджава?
Я закрыл книгу и показал имя на обложке.
– Украинец? – уточнил сосед.
– Да нет, – сказал я, – по-моему, москвич.
– А где купил?
– Автор подарил, – ответил я.
– Передавайте ему привет, – сказал он, подымаясь. – Георгий Михайлович Щеголев, актер и режиссер.
Он склонил седоватую голову в поклоне, и чуть осторожнее, чем остальные, двинулся на выход.
На майские праздники к нам во Львов приехали мама с папой и я пошел с ними гулять на Высокий Замок. На обратном пути на трамвайной остановке меня затошнило и вырвало. Дома стал болеть живот. Живот у меня болел часто, но тут еще намерили температуру. Приехала скорая и мы с мамой поехали в больницу. Меня завели в неуютную комнату с кафельным полом, раздели и окунули в стоящую посреди комнаты ванну. Что, по моему мнению, было крайне негигиенично – чужая ванна, чужая вода. Потом одели в больничную байковую пижаму. Мама и медсестра отвели меня в палату и усадили в кровать с металлическими прутьями по периметру, примерно такую же, как дома.
Мама сказала, что сейчас придет и куда-то ушла. Я стал ждать. Но пришла врач и велела переселить меня в палату по соседству. Я пытался ей объяснить, что мама будет искать меня здесь, а не в другой палате. Но врач не стала слушать. В новой палате меня снова усадили в кровать, но еще зачем-то сняли с меня пижамные штаны. Может, чтоб я не сбежал. Я встал на ноги, взялся за перила кровати и, привлекая внимание к своей проблеме, стал громко плакать. Стоять и плакать без трусов в одной пижамной куртке было, конечно, постыдно, но что оставалось делать?
К счастью, мама меня нашла.
Потом меня повезли на операцию. На лицо положили маску и я заснул. Просыпался долго. В палате уже горел свет. Очень хотелось пить. Сидевшая рядом медсестра из чайной ложки поила меня подслащенной водой. Ничего вкуснее я в своей жизни не пил.
В больнице я провел несколько дней. Приходить ко мне можно было на пару часов, да еще, по-моему, не каждый день. Маму это не устраивало. Она одолжила у подруги белый медицинский халат и под видом сотрудницы больницы проникала ко мне в палату. Скоро ее вычислили, отвели к главному врачу и указали на недопустимость подобного поведения. Маме моей в ту пору было двадцать восемь лет. Возраст, по моим теперешним представлениям, ребяческий.