В школе Мишенька был впереди всех что в спортивных баталиях, что в дискуссиях по поводу развития советской науки и техники. С годами стал интересоваться самолётами, пошёл в ОСОАВИАХИМ, даже в восьмом классе уже полетал на настоящем планере, в планерной школе, что на Ходынском поле. Отец занятия эти всячески поощрял, мама охала, но не смела возразить мужу.
По окончании школы Михаил Николаевич поступил в Казанское артиллерийское училище, где заместитель командующего был старый приятель отца. Будущее наконец-то полностью определилось. Впереди конкретно маячила вожделенная карьера военного.
Всё схлопнулось враз, накануне выпуска. Жарким июньским днём будущих лейтенантов выгнали на плац, и раструб громкоговорителя железным голосом Левитана возвестил, что «…немецко-фашистские полчища нарушили государственную границу Советского Союза». Началась та самая, Великая Отечественная…
Михаил Николаевич со стоном чуть повернулся на бок… Под спиной явственно хлюпало, было тепло и мокро… Плохо. Так и до скорой не протяну, подумал ветеран, но как-то безразлично подумал, без особого страха. И чтобы действительно не испугаться, опять провалился в воспоминания.
Сначала свежеиспечённого лейтенанта Сарапулова бросили на оборону Киева, но там всё как-то достаточно быстро решилось не в пользу Красной Армии, и войска покатились к Москве. Занимая раз за разом оборонительные позиции, при полном отсутствии реальной разведывательной информации о противнике, войска тяжко и долго отступали. Солдаты месили пыльные дороги августа и сентября, чавкающую октябрьскую грязь, сбивали ноги о промёрзшие колдобины ноябрьских дорог. Михаил не мог знать знаменитую фразу «Позади Москва! Отступать некуда»1 по вполне ясным причинам, но каждый из тех, с кем он делил окоп или батарейные укрепления, чувствовал это своей кожей…
Как они выстояли – Бог весть, но постепенно гитлеровская военная машина покатилась назад. Непросто, нехотя, но всё-таки покатилась.
Ему ещё повезло: он успел свидеться со своим батей, ушедшим на фронт добровольцем в первые дни войны, до того, как наступил тот самый, «последний и решительный бой». Они сидели в старенькой московской квартире с окнами, заклеенными газетами, и, пропустив по «окопной» соточке, вспоминали недавние бои. Неожиданно отец произнёс нечто вроде «Сынок, я же чуть не забыл, дубина стоеросовая», и скрылся в спальне. Мама недоумённо смотрела ему вслед, но Николай Иванович уже спешил обратно к столу, неся в руках полевой кисет. Развязав тесёмки, он достал оттуда медальон на тонкой простой железной цепочке, подошёл к сыну и неожиданно сурово произнёс: