Я передёрнул плечами. Исходящая от рисунка странная энергия вызвала озноб. Что-то подобное я испытывал на экзамене, когда нужно отвечать, а сказать нечего. Затаив дыхание, я напряжённо вглядывался в карандашный набросок. Мудрое подсознание принялось выискивать логические связи, а самоуверенное сознание ухмыльнулось и всё свело к мнительности. Помирив этих вечных спорщиков, я решил сначала порасспросить дядьку, а пока закрыть тему, чтобы не свихнуться досрочно.
Вернув книгу на место, я закрыл дверцу шкафа, и одновременно с дребезжанием стекла услышал звук хлопнувшей входной двери. Послышалась возня у вешалки, и через минуту в комнату ввалился дядька Николай.
– Здорово, Антон, – приветствовал он охрипшим голосом.
– Привет, разрушитель, – проворчал я в ответ, – на кой ляд ты имущество распотрошил? Охота мне была после суток вместо того, чтобы спать, аки младенец, запредельный бардак в квартире ликвидировать.
– Ты чего несёшь, юноша? Какой такой бардак? Ерунда несусветная. Кончай молоть чепуху и лучше предложи любимому дядюшке чё нить вкусенького.
– Деликатесов пока не завезли. Всё, как всегда.
– М-да, – он поскрёб слегка отросшую щетину, – давно интересуюсь, сколько живой человек может протянуть без нормальной еды? Вот, почему бы тебе не жениться на доброй толстой поварихе… – и дядька мечтательно закатил глаза и облизнулся.
Я подсел к столу, молча наблюдая, как, что-то мурлыкая под нос, дядька тонко нарезает сыр и колбасу.
– Слышь, Николай, а ты помнишь, как мы переезжали?
– В общих чертах.
– А, как ты книги таскал и потом сам их расставлял?
– Не, не помню, отстань. Ты дашь спокойно пожрать человеку, или нет? И, коль нормальной еды в доме не имеешь, то хотя бы чай покрепче завари.
Поняв, что расспрашивать голодного дядьку дело бесполезное и даже вредное для здоровья, я раскрыл принесённую им вечернюю газету и только через полчаса опять осторожно забросил удочку:
– Коль, а, когда ты давеча бумаги, книги и барахло зверски ворошил, ты хоть нашёл, что искал?
Сытый дядька, со смаком прихлёбывающий крепкий чай, бросил на меня удивленный взгляд, затем спрятал глаза под веками, помолчал минуту и завёл ворчливый монолог:
– Вся беда нашей медицины в том, что некоторые умники, имеющие диплом эскулапа, порой сами страдают тугоухостью и не слышат, что им внятно говорят уважаемые люди. А старики вроде меня люди, безусловно, уважаемые, а также болезненные с тонкой и ранимой нервной организацией. И каждый, считающий себя культурным человек обычно этому сочувствует и, если уж спрашивает, то вежливо и вполне определённо. И поскольку я сегодня добрый, на твои грубые и невнятные намёки, отвечаю прямо и однозначно: понятия не имею о всяких там книжках и бумажках, поскольку вчера дома не дневал и не ночевал.