– У меня всегда с собой отельный набор со всякими одноразовыми штуками.
– А там есть одноразовый медиум?
– Есть.
– Тогда хорошо.
Алёна ушла в ванную, а Вова принялся разгонять волны простыней и, к своему удивлению, волнуясь о том, что будет дальше.
Алёна вернулась.
– Как-то ты не сильно изменилась. Я ожидал увидеть кикимору.
– Ну, какая есть, – вновь зевала и потягивалась Алёна.
– Я такой скучный собеседник? – Вове передался настойчивый Алёнин зёв. – Ложись; тебе кровать, а я на пол.
– Скромно. Но ты прошёл проверку на кавалера. В чём я и не сомневалась.
Вова некоторое время смотрел на своё отражение в зеркале ванной, пытаясь, пока запотевание плавно сползало, вспомнить себя прежнего, но в который раз не узнал, обознавшись.
Алёна посапывала, завернувшись в тёплый клетчатый плед, лёжа лицом к стене. Вова, тихонько прокравшись, улёгся на полу в уже привычном спальном мешке.
Ему снилось, как к нему подошёл морской котик, извечно неуклюжий на суше. Котик жевал жвачку, надул из неё большой чёрный шарик, каким-то невероятным движением ласт прикрепил к нему ниточку и ткнул носом. Шар улетел вверх. «Лови!» – профырчал котик, провожая шар взглядом.
Молодая осень жгла листья и письма, мосты и рукописи, едким дымом пожарищ вырисовывая образы чего-то нового, созданного из ещё горячего пепла и уже остывшего тлена. Сквозь косую, рассеянную морось дождя, шепелявившую под ногами, тянуло гарью догоревшего лета.
Вова шёл в чернильный, налитый темнотой вечер, минуя почётный караул желточно-жёлтых фонарей, прожигающих сырость улиц. Размывались мелкой рябью падающих капелек размышляющие перекрёстки. Бродили впотьмах дома, жгли зернисто-мокрые, шахматно горящие окна. Незамысловато напевали водосточные трубы сквозящими простуженными голосами. Торопил шаг ждущий впереди лабиринт кареглазых проулков, в конце которого алел красный крест аптеки, точно указывал нужный путь.
Вова обогнул распоротый шов тротуара – ремонт. Сонно бормотала под ногами ливнёвка, процеживая сквозь жабры решёток муть, омытую дождём с мостовых. Пустая остановка постанывала на ветру, скармливая каждому прохожему скуку рекламных лозунгов и красуясь подсвеченной паутиной трещин в витрине, роптавшей о скором конце целостности стеклянной жизни.
С мощёного тротуара вправо заманивал рукав тропы, густо каймлённый с обеих сторон мокрой, ещё по-летнему зеленоглазой травой. Вова клюнул на уловку. Спешащие жить убедили его усердностью вытоптанной тропинки свернуть за столбом, пестрящем вымоченными объявлениями. Смягчился под ногами путь, грязью к подошвам почему-то не липнув. Кругом бережно клубились прерывистые волны дождя, ходящего прозрачными тканями, смягчёнными желтеющими, высокими кронами, внезапно, как и начавшись, закончившихся: Вова вышел к мосту. Во влажной полутьме вычертилась его угрюмая осанистая спина. Вова остановился, взглядом, сменившим за мгновение карюю чернь на слепую белизну, пройдясь по конструкции. Сбежав тенью по крутоватому, сыпучему бережку вниз, он зашёл под гулкий пролёт и ступил в студёную воду, предварительно обувь сняв и штаны до колен закатав. Сузилось холодное пространство под пролётом, согласно законам физики, сдавив грудь, стеснив виски, выжав из лёгких кислород. В кромешной тиши, нарушаемой лишь шелестом небесных капель и гремящими пролётами от редкой проезжающей машины, Вова извлёк кроткое пламя из зажигалки и передал его жадно ждущей сигарете, но тут же погасил огонёк о неотёсанный камень хмурой опоры. Стих. Смолк. Затаился. Цедил пар изо рта. Снова сделался лишь тенью, застрявшей где-то между чёрных вод и каменнотелым коротким туннелем, любой, даже самый незначительный звук в многогранное эхо усиливающим.