– Ты про кокаиновую оргию на яхте? А не, стой… Это же был мой сон, – махнул рукой Вова, улыбаясь.
– Дурак, – рассмеялась она совершенно по-юношески. – Может, как раз найдём ту дверь, что отопрёт твой ключик-колючик.
– Может быть.
Алёна обернулась. Далеко позади непогода взбивала подушку неба, набитую свинцовыми тучами. Ночью быть дождю. Быть настоящей осени. Быть хандре, завёрнутой в плед и пьющей чай с лимоном, почитывающей любовный роман с грустным концом.
На ещё не завоёванном ненастьем горизонте заря растворялась и утопала в вечереющей глазури неба, точно кто-то наносил неспешными мазками свежий слой краски оттенком чуть более тёмным, и сочная выпуклость закатных образов блекла. Солнце укатилось светить в другие страны, чтобы там дать людям надежду нового дня, а закат наделить странным суеверием – что он никогда не повторится.
Алёна вкрадчиво наслаждалась видом и теплом, уходящем вслед за последними солнечными лучами. Вова с тактом и расстановкой смолил новую сигарету, не менее восхищённо рассматривая дотлевающую зарю и её скрадываемую наступающей ночью красоту.
– Нет ничего красивее неба… – пробормотал Вова, втянув вместе с дымом сигареты смог первых, сжигаемых где-то внизу листьев. Безупречный и самый узнаваемый из запахов осени. Забродивший и пряный, точно вызревший глинтвейн.
– Есть. Я.
– Ну это да. Глядя на тебя понимаешь, что у совершенства есть предел, – Вова надул и лопнул дымный пузырь из жвачки.
– А то. Надумал рассказать мне о любви? – не унималась Алёна, по-кошачьи поигрывая с ремешком сумочки и подвесив застывший на кончике языка откровенный гласный звук.
– Нет. Но расскажу, – сдался Вова. – Вообще я влюбчивый, но отпечаток на сердце остался только от пары по-настоящему сильных чувств. Первая любовь – белокурая, голубоглазая, дьявольски красивая. Но она только для меня. Про неё нельзя говорить вслух. Это самое чистое и непорочное, что вообще могло случиться в моей жизни. И всё, что связано с ней, – всё было чудом.
Фиалка, проросшая из разбавленной годами памяти Вовы, оказалась в ладонях Алёны чужим, но мимолётно-прекрасным воспоминанием. Лепестки её нежны, аромат её пронзителен, и существует она, лишь пока Вова говорит о любви, из недр сердца былое чувство бережно извлеча.
– Господи, мне уже хочется расплакаться…