Рина подкрепляется изрядным глотком чая, обняв кружку ладонями.
Горячее вкусное питьё гонит стылую оторопь, и теперь Рину распирает злость: люди, считавшиеся близкими, оказывается, столько лет держали её за дуру за несмышлёныша! Врали в лицо…
Забавно. Речь Сэма почти пролетает мимо ушей – может быть, Сэм думает, что она в глубоком шоке и никак не сообразит, что нужно делать, без его разумных слов, но в нынешнем случае это не так. Зато другому тихому разговору Рина внимает чутко.
– Ибрагима Стахова внучка, понимай себе.
Кто-то из тех двоих – Брук или не-человек – громко прихлёбывает чай.
– Ибрагимова… А чё сам не едет?
– Так помер. Я ж тебе говорила – год назад ещё письмо пришло, официальное…
Со своего места Рина не видит лица бледноглазого подсобщика, да ей не особо и хочется на него смотреть. Но ведь дедушка бывал здесь очень давно… а этот угрюмый не-человек его помнит.
– Старый был, – произносит после молчания орчий голос. Слова вроде циничные и пустые, но отчего-то звучат они весомо, будто бы с уважением.
Рина поднимается со своего места, с удовольствием чувствуя, что совсем отогрелась. Идёт к столу, чтобы налить себе ещё чаю.
– Всё не так плохо, – говорит она, и радуется звуку собственного голоса. – Но мы ещё толком не познакомились. Я Рина Стахова, – она протягивает не-человеку ладонь, и тот её пожимает – хорошо, крепко, но не чересчур.
– Ййр, – отвечает он (так вот какое оно, то вздорное имя из отчётов! Действительно мудрено выговорить – гласные и согласные будто обменялись свойствами!) – Ты и есть Аришка?
Аришкой её звал только дедушка Ибрагим. Значит, когда-то, вечность назад, он и о ней здесь рассказывал? А Ййр – запомнил?
– Это я, – кивает она. – Но лучше «Рина».
– Самуил Кнабер, – представляется Сэм сперва официальным тоном, а потом уже нормальным, по-дружески: – Сэм.
– Госпожа Брук, – говорит Рина. – Не согласитесь ли выполнить для меня одно поручение? Это важно. Ваша помощь, разумеется, будет вознаграждена.
* * *
Вроде и впрямь Ибрагимов отродышек, даром что курносая. Отсыревшие бурые волосы длиной до середины шеи пообсохли на дровяном тепле, распушились непокорно, почти как Ибрагимова седая грива. Сперва-то вся нахохлилась, ишь, будто хворый слёток; а теперь отпилась чаем – неплачь-травой, раздышалась – подбородок знай задирает точно на ибрагимов манер, и в голосишке-то являются схожие отзвуки.