Девушка – Н. Завтур, симпатичная.
Ниже, Л. Саидова – жуткая образина в бесформенной серой хламиде.
Бедная Лада. Это ж надо, так изуродовать красивую девушку! Обломать бы тому художнику руки!
На рынке я купил цветы. Пышные белые астры были завёрнуты в газету «Алтайский рабочий».
По мраморному трапу (пардон, по ступеням) в театр входили будущие зрители. Маршем пришла рота солдат с тремя командирами: «Стой! Раз, два!» Повеяло тройничком и гуталином.
«В колонну по одному, на вход, шагом марш!» – фальцетом скомандовал лейтенант. Отважные воины штурмом взяли парадную дверь.
Вешалка, с которой начинается каждый театр, была пуста. В буфет образовалась длинная очередь – солдаты покупали мороженое.
На стенах фойе была галерея из фотографий актёров и актрис. Я узнал только Л. Ф. Саидову.
Дали второй звонок. Я вошёл в зал после третьего. Ничего там не изменилось. Вычурные балконы с гипсовой лепниной, стены выкрашенные белым и голубым и роскошная хрустальная люстра. В детстве я опасался, что она рухнет мне на голову. Тяжёлый бархатный занавес в усталых складках. Оркестровая яма пуста. Музыкантов теперь заменяют чёрные звуковые колонки.
Я устроился в кресле для гостей в первом ряду. Рядом сидела толстая дама и хрустела шоколадной фольгой. Она прикончила шоколадку и достала из сумочки театральный бинокль. Я не сразу привык к запаху её духов.
Двенадцать раз ударил колокол, послышалось завывание ветра и скрип железных ворот. Занавес уполз за кулисы. На сцене две чёрные клетки изображали тюремные камеры. В одной из них на узкой шконке лежала женщина с измождённым лицом и синими кругами у глаз. На голове красная косынка, белая блузка порвана у плеча. Её сразу стало жалко.
Рядом развалилась молодая девица в пёстром платье, со спущенным чулком и с жутко размалёванной физиономией. На неё не пожалели грима. Солдатам понравилась её открытая грудь. Последовало несколько жидких хлопков в ладоши.
В другой клетке стоял древний старец в лаптях. Он свернул из газеты козью ножку и высекал искру из кресала. Потом дед украдкой прикурил от зажигалки.
С тусклым фонарём в камеру вошла толстая надзирательница. Она была в сером тюремном халате и на ходу переваливалась, как утка. Я ни за что бы не узнал в ней красавицу Ладу.
– Ну что, Надька, – сказала тюремщица старческим хриплым голосом, – не загнулася ещё? Я те завтра сама верёвку намылю! А-ха-ха! Нате, жрите!