Мы с прозаиком N порассуждали потом на тему: стоит ли к тем, кто только-только вступает на шаткие мостки литературного процесса, применять подобные методы. Поначалу автор «Братьев и сестер» был нами оправдан. Литературная судьба немилосердна даже к явным талантам, что уж говорить о более скромных тружениках. Может быть, действительно: пусть «птенцы» сами выкарабкиваются из «гнезда». В конце концов, в природе выживает сильнейший. Однако, поговорив о пользе спартанства, мы обратились в прошлое и вспомнили, как старшие товарищи-литераторы относились к нам, «салагам», в 70-е, 80-е годы. Особых поощрений «для начинающих» в то время не существовало, зато литобъединения плодились, как грибы. Профессиональные поэты и писатели принимали туда всех желающих. Раз или даже два раза в неделю любители сочинять собирались веселой толпой, обнимались, радовались встречам, читали друг другу свои опусы, а затем начинался серьезнейший «разбор полетов». Главное слово, конечно же, оставалось за учителем. В конце прений Акела выносил свой вердикт: как правило, взвешенный и справедливый. Свидетельствую: это была потрясающая школа. Оказавшись в серпентарии единомышленников, в животворящем «бульоне», где подмечалась (и исправлялась!) любая ошибка, тот, кто действительно обладал талантом, пусть даже небольшим, творчески вырастал уже через несколько лет.
Взявшись судить участников литературной премии для молодых со звонким названием «Лицей», я не мог не вспомнить о моем прошлом. Увы, сейчас по-другому. Конечно, появилась возможность писать «обо всем, что видишь» – о подобной «свободе творчества» мы ранее не могли и мечтать. И все-таки у меня было ощущение, что современные начинающие литераторы в большинстве своем предоставлены сами себе; их сейчас даже «за шиворот» некому брать.
Признаюсь: «Лицей» развеял если не все мои горькие думы, то добрую половину из них. Работая с виршами тех, кому зачастую не исполнилось и тридцати, отбирая «лучших из лучших», я, человек, безусловно, консервативный, имеющий свои представления «о прекрасном», испытал то самое чувство, которое испытывал в 80-е годы, появляясь в литературной студии и встречаясь с единомышленниками: а именно – чувство сопричастности к процессу творения. Конечно, я не имел возможности познакомиться с соискателями лично, но читать многих из них, «слышать» их голоса для меня стало истинным удовольствием.