– Да ты в своем уме? – засмеялся я. – Кто нас туда пустит?
– Вот сюда-то и пустят, – ответил он и оказался прав. Минут через пять из полумрака вестибюля показалась заспанная деваха и ничтоже сумняшеся отверзла нам дверь.
– Вы к кому, ребята?
– Нам бы, сестрица, переночевать. Странники мы, – молвил Хо.
– Кто-кто?
– Дождь на улице, впусти нас, добрая женщина.
– Ну заходите, – ухмыльнулась она.
– Спаси тя Христос, – сказал он, картинно поклонившись, и торжествующе обратился к нам:
– Пойдемте, братове.
Мы вошли, прислонив свои палки к двери, и направились к дивану в углу, где стояла большая кадка с развесистой финиковой пальмой. Девица снова засмеялась и ушла, а мы расположились на диване, повесили мокрые куртки, разулись и блаженно растянулись. И впрямь можно было подумать, что этот диван под пальмой послал нам добрый ангел.
Однако ж, видать, черт тоже не дремал, и тут подоспела другая дамочка, лет тридцати пяти, весьма плотного телосложения, с крупными чертами лица и рысистыми глазами. Оказалось, что это была весьма некстати проснувшаяся комендантша.
– Вы кто такие? – налетела она.
– Богомольцы мы, калики перехожие, – пробормотал Хо со своей дурацкой улыбочкой, но на комендантшу его слова не подействовали.
– Здесь вам, молодые люди, не проходной двор, – отчеканила она, – а потому извольте выйти вон.
В холле было тепло, на улице выл ветер, на нас не было сухого места, и я запоздало подумал, что теперь уже и последняя электричка в Москву ушла.
– Грех на душу, – сказал Хо замогильным голосом. – Божьих людей обижать – беды не оберешься.
– Вон, я вам сказала! – повторила женщина истерически. Наверное, надо было объяснить ей, что никакие мы не странники, а обыкновенные студенты, и неужели с их общежития убудет, если мы посидим до утра на диване – но есть женщины, одного взгляда которых достаточно, чтобы пропала всякая охота говорить, и всякая погода покажется сносной.
– Пойдемте, – сказал Благодатов решительно, – простите нас.
Бог его знает, но, видно, было в нашем общем друге некое свойство, подобное тем, что защищало отцов-пустынников и лесных отшельников от диких зверей, превращая львов и медведей в саму кротость.
Едва Благодатов выступил из тени и заговорил, суровый лик комендантши смягчился, просветлел, голос у нее дрогнул, и она неуверенно произнесла: