Третий солдат противника пятился к дверному проему. Я направил на него свою винтовку и заорал:
– Стоять!
Поляк замер на месте. Зоммер в это время застрелил очередного убегавшего противника, после чего повернулся ко мне:
– Просто выстрели в него! – Голос сержанта был холодным и спокойным.
К моему удивлению, поляк, которого я держал на прицеле, в тот же миг закричал по-немецки, хотя и с акцентом:
– Я сдаюсь! Не стреляйте! – Он поднял руки, которые после взрыва гранаты были такими же черными, как и его лицо. Из уха поляка текла кровь.
Я не смог нажать на спусковой крючок. Этот поляк был первым противником, которого я увидел так близко. Я сказал Зоммеру:
– Этот сдается. Я отведу его в лагерь.
– Поступай как знаешь, ефрейтор Бауэр, – ответил сержант Зоммер разочарованно. – Но если тебя пристрелит по пути польский снайпер, вини себя самого.
Безусловно, Зоммер мыслил благоразумно. Будучи старым воякой, он знал по опыту, что в подобных случаях человечное отношение к противнику может стоить тебе собственной жизни. Но я не мог выстрелить в солдата, сдающегося в плен.
Я спросил у поляка:
– Ты умеешь говорить по-немецки?
– Да, немного. – Он трясся и вдруг начал плакать: – Только не убивайте меня!
Он выглядел почти мальчишкой и, без сомнения, был даже моложе меня.
– Заткнись! – прикрикнул я на него. – Я беру тебя в плен, но будешь сопли распускать – пристрелю!
Зоммер повернулся к нему:
– Как вы поняли, что мы здесь? – спросил сержант.
– Мы поняли, что огонь ведется откуда-то с этой стороны, а потом увидели вспышки на конце винтовочного ствола.
– Что ж, Гюнтер, уходим отсюда, – сказал мне Зоммер.
Бой уже затихал. Как только мы вышли из сарая, Зоммер сразу отправился искать себе новую позицию. А мне нужно было отвести поляка к скоплению наших войск.
Несколько наших грузовиков с боеприпасами и медикаментами уже находились в километре от леса. Я приказал пленному:
– Сейчас ты помчишься к грузовикам, а я следом за тобой. Попытаешься сбежать – пристрелю.
Мы побежали. Через минуту или две в десяти шагах от нас просвистела пуля. Поляк тут же повалился на землю. Он опять трясся. Видимо, у него окончательно сдали нервы. Я заорал на него, но он не поднимался. Оставаться на открытом пространстве было опасно, и я начал бить поляка. Я понимал, что, если он не поднимется, мне придется его пристрелить. Кажется, пленный тоже понял это. После первых же моих ударов он встал сначала на четвереньки, а потом в полный рост, и мы снова побежали.