И вдруг воцарилась звенящая тишина.
Даже через дверь я отчётливо услышала шлепок и поняла, что мистрис Сапота поспешно пляснула себя по губам. Рот себе закрывая.
Какое-то время не раздавалось ни звука.
А потом мистрис Сапота заговорила совсем другим тоном.
– А скажи-ка мне, многоуважаемая Апсхиса, что ты добавила в рогалики для… этой?
С трудом сдерживая смех, Апчхиса ответила:
– Как вы и распорядились, мистрис Сапота, положила немного честнотра̀вы, – серьёзный тон давался женщине всё сложнее. – Чтобы вывести, значит, нахалку летучую на чистую воду.
И не удержалась, прыснула уже.
Но тут же умолкла, видимо под взглядом заботистой мадамы.
– Я распорядилась, чтобы… в… пирожные! – возмутилась мистрис Сапота, которая, оказывается, находилась под действием местного зелья правды. Ещё, значит, и ругалик, мне принесённый, спёрла!
Никак не нажрётся.
Голос мистрис дрогнул, но всё же она справилась с собой и возвестила чопорно:
– Я распоряжусь, чтобы перестелили простыни.
Прозвучали удаляющиеся шаги, затем что-то звякнуло, после чего вновь раздались шаги и воцарилась тишина.
Выскользнув из ванной, я, захлёбываясь слюной, метнулась аккурат на запах съестного, а именно – к серебряному подносу на круглом столике. Обоняние у голодной феи, оказывается, как у волчицы!