– Отец, да это же прекрасно! – воскликнула мачеха. – Я завтра же попробую уговорить мужа!
– Это ещё не все прелести этого дела, милая, – довольно произнёс родной дед моих младших сестры и брата. – Кроме всего, о чём я уже рассказал тебе, девочки все десять лет находятся на полном казённом обеспечении.
– На неё совсем не придётся тратиться? – мачеха захлёбывалась от восторга.
– Нет, – довольно подтвердил дед. – Если по окончанию института девицу берут замуж, то стоимость её обучения возмещает муж, а если нет, то они сами выплачивают долг из своего заработка, работая на драконов. В любом случае, дочь, если ты отправишь Александру в этот институт, то велика вероятность того, что она больше никогда не появится в твоём доме.
Я не могла слушать дальше, убежала далеко в сад за домом, и там дала волю слезам.
Эта женщина с самых первых дней в нашем доме, не понимаю только, за что, возненавидела меня. Она никогда даже не попыталась подружиться со мной, хотя в свои тогдашние пять лет я искренне любила весь мир. Я готова была принять её, как родную, хотя не прошло и года после смерти мамы, когда отец привёл в дом новую жену.
Сегодня, стоя в кабинете отца и понимая, что он вот-вот согласится с мачехой, подделает метрику и навсегда увезёт меня из родного гнезда, я вспомнила тот день, почти четыре года тому назад, когда отец, торжественный и красивый, через широко распахнутые парадные двери, улыбаясь, вошёл в дом вместе с молодой красивой женщиной и представил её всем присутствующим, как свою жену, а мне, как мою новую маму.
Я была так мала и глупо радовалась! Была счастлива солнечному дню, долгожданной улыбке папы, новой красивой маме, которая так волшебно пахла цветами. После многих слёз и несчастий, которые свалились на нашу семью, казалось, наконец, наступила светлая полоса.
Как же преждевременна была моя радость!
В присутствии посторонних, даже слуг или отца, мачеха сюсюкала и улыбалась мне, но никогда не делала подобного наедине. Она невзлюбила меня с момента нашего знакомства, но сумела сделать так, что прошло уже почти четыре года, а об этом знала только я.
Любую мою шалость или мелкий проступок мачеха искусной паутиной слов превращала в едва ли не преступление, достойное казни. Я ненавидела её за лживое сочувствие и ненастоящие слёзы, когда она делала вид, что вынуждена отдавать жестокое распоряжение о моём наказании.