Реальность, где я никогда не женюсь на однокласснице Леночке и, возможно, от Оли не родится Лев, будут другие дети…
Стоп! Я уже начинаю жить и перестраивать свою жизнь, хотя гораздо важнее ухватиться за что-то настоящее, чтобы не сойти с ума. Осталось найти это настоящее в мире, где у меня нет опор и поддержки… Или есть? Или я так думал тогда, потому что был подростком?
Бабушка сделала невозможное и прилетела через десять минут. Невозможное – нашла машину, потому что пострадавшего с сотрясением нельзя везти на автобусе. Дверь распахнулась, ударившись о стену, она ворвалась в кабинет и устремилась ко мне, сметая медсестру.
Я оторопел. Ощущение было, словно мне явился оживший мертвец, который настроен мстить за то, что я не приехал из Канады на похороны. Сейчас ей шестьдесят один, она еще не хромает и даже бегает. В детстве я понятия не имел, что есть объяснение ее гиперопеке, желанию все держать под контролем, просто-напросто она – еврейская бабушка.
Бабушка Валя села на кушетку, поочередно оттянула мне веки, заглянула в глаза, шершавыми пальцами ощупала шишку на моем лбу, пошевелила смоляными бровями. Волосы у нее поседели полностью, а брови остались, как у молодой, черными, мои брови тоже не признавали возраст, это передалось от нее. От бабушки пахло жареными оладьями… Хотя нет, оладьи жарила Оля, бабушке нужно было «кормить трех мужиков», и она обходилась гренками из хлеба, обваленного в яйце.
Когда оцепенение прошло, я встал и обнял ее – не стал сдерживать порыв. Ком в горле мешал дышать. Я похоронил ее и оплакал, она ушла, не простив меня, и вот она живая, теплая, я могу все исправить.
Теперь оцепенела она, потому что я-Павлик не был склонен к телячьим нежностям.
– Не беспокойся, – утешил я. – Все образуется, ты же знаешь, что лобная кость очень прочная, я ж не виском ударился, может, нет никакого сотрясения.
Она будто бы меня не слышала, суетилась, квохтала надо мной. Заставила медсестру «чем-нибудь помазать гематому», и мой лоб вокруг шишки украсила йодная сетка.
– Что ж ты такой неуклюжий у нас? Шагу ступить не можешь, чтобы не убиться, – приговаривала она. – Голова как, болит?
– Немного кружится.
– Это нехорошо. Не тошнит?
– Есть немного.
– Идти сможешь? – она принялась расхаживать по кабинету, игнорируя медсестру. – Где ж ты так убился-то?