Меломаном был я. Обычно у меня первого появлялись интересные записи: Дэпеши, Квины, Скорпы, Рейнбоу и прочий рок разного времени, ими я делился с братьями, потому что мог переписать с кассеты на кассету на новом японском магнитофоне. Андрей хотел меня удивить и – такое разочарование. Этого разговора точно никогда не было, я его запомнил бы.
И моего майского визита не было в той реальности, никто не заставил бабушку сходить к врачу, и она умерла. Значат ли эти события, что в теле мироздания прорастает новая реальность?
В ответ я покачал головой, вышел на улицу, сорвал травинку и сунул в зубы. До чего же хочется курить! Гадство. Даже после смерти не избавился от любви к никотину и горьковатому дыму.
Из кухни вышел отец, увидел меня и направился в огород – думал, что меня послала мама, чтоб я привез его домой. Раз не получается найти ответы на игровые вопросы, пойду-ка я к отцу, проведу воспитательную беседу, вряд ли она возымеет действие, но нужно хотя бы начать.
Недалеко от погреба уже начала поспевать парниковая клубника, по грядке ходил отец, искал ягоды и собирал в руку, но не ел. Я остановился в проходе и сказал:
– Попробуй догадаться, что ждет тебя дома.
Он обернулся, сжал челюсти, его зеленые глаза потемнели, как море перед грозой, он перебирал камни ответов, примерял их на шею.
– Тебя там не ждет ни-че-го.
Отец смотрел на меня в упор и не понимал, к чему я веду, держал клубнику в горсти.
– Они не расстроятся, если ты вообще не придешь, расстроюсь только я. Согласен, находиться там невыносимо, бабушка вздохнуть не дает, не дает шагу ступить, здесь гораздо спокойнее, здесь тебя ждут и любят. Как подросток четырнадцати лет я тебя понимаю. Но ведь тебе не четырнадцать лет, у тебя двое детей и семья. Это бабушкин дом, там – бабушкин дом, я хочу свой дом, хочу свою комнату, чтобы не просыпаться по ночам от храпа, у меня от него скоро крыша поедет…
Отец еще сильнее сжал челюсти, шагнул ко мне, высыпал клубнику в подставленные ладони, повернулся к подвалу, растущему из земли, и со всей дури приложился к его стене кулаком, еще и еще раз, пришлось виснуть у него на руке, чтобы он не разбил костяшки.
– Да что ты понимаешь, сопляк? – прошипел он, стряхнув меня с руки. – Я получил комнату в общежитии, но она отказалась там жить! Отказалась – вдвоем! Всем, кто там жил, дали квартиры! Она к матери пошла, там, – он сплюнул. – Ей спокойнее. Там она, – он еще раз сплюнул и отвернулся, чтоб я не видел навернувшихся слез. – Она меня не слушает.