Встаю и на инстинктах иду к шкафу, достаю футляр, открываю крышку. С секунду рассматриваю инструмент, улыбаюсь краешком губ и провожу подушечками пальцев по теплой деревянной поверхности с равными углублениями по бокам корпуса.
Как наяву вижу яркие фосфоресцирующие глаза. Они словно подстегивают меня взять в руки смычок и окунутся в вихри чувств, которые зарождаются в сердце от воспоминаний. Старых и новых, что переплетаются и заставляют все внутри трепетать…
Слезы капают, а рука со смычком дрожит… Но, оказывается, я все еще помню уроки, что давала мне моя самая строгая учительница.
Конечно, мое исполнение слишком далеко от оригинала, но мелодия Вивальди живет в моем сердце, а я снова кажусь себе маленькой девочкой, которая, положив подбородок на тонкое плечо хрупкой женщины, целует нежную бархатистую щеку.
Звук обрывается, и некрасивая нота отдается внутри меня тяжким пониманием, что мамы нет, а отец… его никогда и не было, у Феди своя жизнь. Он закрылся от меня, а я… я одна против жестоких людей, которые ведут нечестную игру.
Щелчок замка заставляет встрепенуться, два оборота и дверь за моей спиной открывается, а я бросаю взгляд в окно и понимаю, что за тяжелыми мыслями и не заметила, как наступила ночь…
Огромная рослая фигура замирает в проеме, заставив сердце забиться рвано…
В подъезде темно, а из-за того, что в коридоре горит свет, мужчина выглядит пугающе грозно. Он режет своим силуэтом пространство, словно зависнув на пересечении света и тьмы.
Сжимаю скрипку и смычок в руках. Странная игра восприятия. Но когда он делает шаг в свет коридора, то приносит свою тьму в дом.
Поворачивает голову в мою сторону, прошивает острым, как игла, взглядом, резко откинув темную длинную челку со лба.
Он чем-то отдаленно напоминает Кларка Кента. Того самого Супермена, который, цепляя очки, превращался в простого журналиста…
Только Федор непрост. И сейчас, когда у меня все в душе переворачивается вверх дном, я внимательно смотрю на единственного близкого человека, который есть у меня в жизни.
Острые, выступающие скулы, о которые можно пораниться, длинная темная прядь закрывает высокий лоб и взгляд… глубокий, умный…
Это взгляд раненого зверя, молодого волчонка. Он никому не доверяет и привык рвать и кромсать за то, что считает своим.
Брат быстро вырос. Все в нем кричит, что передо мной мужчина – наглый, давно не ребенок, с чувственным и порочным изломом губ, частенько складывающихся в презрительную ухмылку гения, знающего, что он в разы умнее тех, кто его окружает.