– Интересно, приняла ли она его предложение.
– Насколько я понимаю, практически приняла еще в Лондоне.
– Я не могу разделить чувства вашей матушки по поводу этого брака, поскольку, в отличие от нее, не считаю деньги чем-то настолько важным.
– Феликс очень расточителен.
– Да. Но я собирался сказать, что, хотя для меня невозможно одобрить задуманный ею брак, я вполне осознаю ее бескорыстную преданность сыну.
– Маменька всегда думает только о нем, – сказала Гетта, вовсе не думая упрекнуть мать в безразличии к себе.
– Знаю. И хотя мне думается, что другой ребенок достоин лучшего вознаграждения за свою любовь и заботливость, – при этих словах он глянул на Гетту и улыбнулся, – я вижу, как она печется о Феликсе. Знаете, когда вы только приехали, мы с ней чуть не поссорились.
– Я чувствовала, что произошло что-то неприятное.
– А потом опоздание Феликса меня разозлило. Я становлюсь старым брюзгой, иначе не обращал бы внимания на такие мелочи.
– Я думаю, что вы очень хороший… и добрый. – При этих словах она сильнее оперлась на руку Роджера, почти как если бы собиралась сказать, что любит его.
– Я очень досадовал на себя, – продолжал он, – и назначил вас моим духовником. Публичная исповедь иногда полезна для души, и, думаю, вы поймете меня лучше, чем ваша матушка.
– Я вас понимаю, но думаю, вам не в чем каяться.
– Вы не назначите мне епитимьи?
Она только глянула на него и улыбнулась.
– Тогда я сам ее себе назначу. Я не могу поздравить вашего брата с успешным сватовством, поскольку ничего об этом не знаю, но я вежливо пожелаю ему всяческих благ.
– Это будет епитимьей?
– Если бы вы могли заглянуть в мои мысли, то поняли бы, что да. Я мелочно злюсь на него из-за десятка незначительных проступков. Разве он не бросил сигару на дорожку? Разве не лежал в постели воскресным утром, вместо того чтобы пойти в церковь?
– Но он провел в дороге всю ночь.
– И кто в этом виноват? Впрочем, разве вы не видите, что именно мелочность обиды требует епитимьи? Ударь он меня топором по голове или сожги мой дом, я имел бы право гневаться. Но я злюсь, что он попросил лошадь в воскресенье, – и потому должен искупить свой грех.
Во всем этом не было и слова о любви, что Гетту устраивало как нельзя лучше. Он беседовал с ней как друг – очень близкий друг. Ах, если бы все так и осталось! Однако Роджер не оставил своего намерения.