Пробираясь сквозь снег, дождь и прочие божественные испражнения, он наконец находит нужный дом в мрачной тишине леса. Томас остаётся где-то позади, но их дорожки ещё обязательно сойдутся – встреча в точке невозврата, на глубине морального уродства.
Алекс подбирается к мягкому свету почти наощупь, заглядывает в щелочки, рассматривает чей-то призрачный силуэт за занавесками.
Время начать.
Острыми костяшками он барабанит по двери и утробно фырчит. Стряхивает с себя крупные капли, что забираются под куртку и липнут к коже.
Дверь немного раскрывается, и на пороге дома внезапно возникает девчонка. Она материализуется из опьяняющего тепла и аромата какао с привкусом корицы, что оседает на языке и щекочет рецепторы. Растерянная, несуразная в длинной сорочке и наспех натянутой кофте крупной вязки, девчонка хлопает большими влажными глазами и рассматривает Алекса, прячась за дверной цепочкой. На секунду Алекс теряется – не её он ожидает увидеть в глуби леса, но одна мысль быстро сменяется другой. Он приходит к нужному выводу быстрее, чем девчонка успевает произнести своё тихое "да?". Должно быть, она – дочь Морелла, крысиное потомство с долгами, что, на минуточку, кочуют по наследству. Они ведь не могут ошибиться с адресом. Буквально сегодня с утра Морелл сворачивает с заправки в сторону этого дома, а домов в этой глуши не то, чтобы много.
Алекс облизывает девчонку хищным взглядом с головы до ног и растягивает всю сладость момента меж влажных губ, в блаженной улыбке.
Ему здесь уже нравится. Ему здесь уже заранее хорошо, потому что другим может быть плохо.
– Привет, – нависая над девчонкой, катает на языке сырое оправдание, демонстративно вздрагивает и нагоняет на лицо всё доступное сожаление, – Прошу прощения за беспокойство. Не хотел никого тревожить, но тут такое дело… У меня проблема – машина сломалась, и мобильник сел, мне бы очень не помешала помощь. Я могу вызвать от вас эвакуатор?
Где-то он это видел. Где-то такие сюжеты заканчивались плохо, но не для таких как Алекс. Он старательно улыбается, пожимает плечами, трёт башку, стриженную почти под ноль, в растерянности. Мамаша говорила ему, что он красивый; говорили многие, но только Чикаго удалось его убедить. В Чикаго твердили об этом на каждом шагу и даже давали деньги – за фальшивые улыбки на фотографиях, за "покажи больше страсти", за "чёрт, с твоим лицом только рекламировать нахальную молодость". Потом амплуа сменяется, и теперь деньги Алекс может забрать сам, но первое впечатление обманчиво и вязко, как вязка слякоть у дома.