Ещё одно кладбище, а рядом – бывший посёлок Малаховский, тонкая полоска одичалых яблонек вдоль речушки. Сохранилось лишь последнее пристанище обитателей. Будет ещё десятки лет возвышаться средь полей, видное за вёрсты – даже когда последний деревянный крест превратится в труху, а последнее надгробие перержавеет.
Эти брошенные, глухие места, где когда-то кипела жизнь, не развеивали мрачную тревогу Прохора, а лишь сгущали, добавляли чёрных красок. Он должен быть рядом с сыном, в любую минуту бежать за лекарствами, продуктами – чем угодно, что понадобится. А он вместо этого поехал к чёрту на рога с морговским балагуром Женькой. На рыбалку, которой никогда не увлекался.
«Хотел развеяться, отдохнуть от горьких хлопот? Получай. Нравится?» – недобро усмехался он сам себе.
За бывшим Малаховским дорога круто свернула вправо и дальше тянулась меж двух лесополос.
На землю упали первые капли дождя.
В Щань пришли ранним вечером – как и рассчитывали. Моросил мелкий настырный дождик. Небесная серость навалилась на поля, луга, урочища. Ни души кругом. Вот-вот стемнеет.
Хутор чернел продолговатой ложбиной вдоль леса, где, по словам сосновоболотского старика, пряталось озерцо с хорошим клёвом.
Палатку ставить не пришлось: в Щани остался один дом, а возле него – навес. Домишко – этаж да чердак, две комнаты. Внутри ничего – ни мебели, ни одежды, ни посуды. Судя по всему, гости сюда захаживали и раньше – выпотрошили хибарку, вынесли всё мало-мальски пригодное для бытовых нужд да разведения костра.
Обосновались в доме. Сбросили рюкзаки, поставили удочки в угол. Расстелили на подоконнике газету, на неё выложили нехитрую снедь – хлеб, банки с тушёнкой, пакет весовых макарон, пачку чая со слоном. Три бутылочки морговского спирта. Алюминиевые кружки, перочинный нож, ложки, миски – всё сюда же. Женька вызвался разведать дорогу к озерцу. Сверился с картой, ушёл в лес. А Прохор взялся за нелёгкое в такую дрянную погоду дело – костёр.
Хоть во дворе и стоял деревянный навес, пришлось здорово повозиться, чтобы разжечь огонь: горючий материал-то весь сырой. Оставшиеся газетные листы ушли на просушку палых листьев. Прохор долго и осторожно подкладывал в робкое пламя листочки, травинки, щепочки, сосновые иголки. Лелеял, пока оно не окрепло, стало увереннее. Тогда в ход пошёл валежник. Разгорелся весёлый, трескучий огонёк.