– Даня, – раздалось за спиной.
Шпана вздрогнул, резко обернулся.
– Оля? – На его лице застыли удивление и недовольство. – Ты как собачка – след нашла, как ни старался уйти.
Ольга часто заморгала, тряхнула головой, еле заметно:
– Почему ты так со мной?
– Как?
– Слова такие говоришь. Голосом ледяным, бездушным. Я тебе стала безразлична? Или… брезглива?
– Зачем ты за мной следишь? Я тебе что-то должен?
– Но как же? – Оля растерянно водила глазами. – Нет, не должен. Но разве… разве…
– Честно?
– Да, – закивала она, преданные глаза старались дать понять, как больны и мучительны его несправедливые поступки.
– Я огорчён тобою.
– Зачем ты к ней ходишь? – воскликнула Оля. – Ты правда влюблён? Я ведь действительно чувствую себя брошенным щенком.
– Не говори ерунду. (Он не высказал мысль, что щенком – может быть только он, а она – лишь сучкой). С ней просто интересно.
Свой горький плач Оля спрятала в ладонях. Она опустилась на корточки, прижала ладони к коленям; печальные глаза старались найти поддержку в лице Шпаны.
– Я тебе разонравилась, – вздрагивала она. – Но почему так? Почему? Ты же любил меня… Знаю.
– Я и сейчас люблю, – тихо сказал Данила одновременно обернулся, чтобы слова не были услышаны.
Но Оля услышала. Она услышала!
Колоски пшеницы, поле. Она бежала, радостно раскинув руки, слабо прикасалась к колоскам: как бы не сбить зёрнышки. Над этим полем – чистое ясное небо, солнце ласкало спокойную гладь золотого океана, мило стреляло рыжевато-золотыми лучами, птицы вновь воспели, благодать охватывала сердце.
Оля подпрыгнула и повисла на шее Данилы, поджала ступни и прошептала:
– Спасибо. Приходи ко мне. Я тебя с мамой и папой познакомлю, с младшим братиком. Приходи каждый день, каждый вечер. Почему раньше не так? Со мной тоже будет интересно. Я знаю – ты много читаешь. Но я тоже много знаю. Я буду стараться…
Голос Оли отдалился для Шпаны. Он усмехнулся.
«Ага. Слушать басни про бога, библию, святых. Мне только бубенцы на рожках Арлекино да мизерные тарелки похоронные, и этим… на подпевках: Харя! вскрикну, харя! с раму».
– О французских словах будем говорить? Об одноглазом спалившем Москву? Молитвами займёмся, лбы пробьём об пол, или пол лбами.
– Глупенький, – улыбнулась Оля, размазывая слёзы по щекам. – Можно и о Франции, и Бонапарте, и о войне. О чём захочешь.