–
Предъявите!
–
Момент! – И они пошли в глубь комнаты, мимо икон в белых наклейках, мимо каких-то совершенно чёрных картин с деревьями.
Под светом сильной лампы на столе лежала чёрная доска, в ней, словно маленькие окошки, светились яркими красками квадратики.
–
Вот! – сказал гордо вожатый. – До тринадцатого века добрался. Четыре слоя! И подозреваю – есть ещё один. Может, это Киевская Русь… А? Представляешь? – И он гордо блеснул биноклем на лбу. – А это вот…
Он осторожно достал большую кожаную плитку.
–
Вот! Видал – книга…
–
Какая же это книга? – удивился Петька. – Это же кирпич какой-то.
–
Она вся склеилась, – пояснил реставратор. – Листы пергаментные. Кожа на окладе очень старая. Скорее всего это летопись не позднее тринадцатого века!
Он осторожно положил фолиант.
–
А вдруг там «Слово о полку Игореве»? Представляешь?
–
И что вы с ней будете делать?
–
Раскрывать будем. По листочку отклеивать – и на рентген. Года через два прочтём!
«С ума сойти! – подумал Петька. – Это два года пергамент колупать. Помешаться можно!»
–
А вдруг там карта с кладами! – сказал он. – «Пиастры! Пиастры!»
–
Пиастры нам и даром не надо. Восемнадцатый век, механическая чеканка – художественной ценности не представляет… Вон в Новгороде на раскопках сапог двенадцатого века нашли! Двенадцатый век – это, брат, не пиастры! А грамоты берестяные! Я когда их разворачивал, сердце где-то в голове от радости колотилось… Они скрученные были, – пояснил он Петьке, – ну как кора скручивается.
Николай Александрович быстро и ловко расставил посуду. На резном деревянном блюде с надписью «Хлеб да соль» лежали бисквиты, в смешном шестигранном чайнике заваривался чай.
У Петьки глаза разбегались: он никогда не видел так много старинных вещей! Серебряные с чернью ложечки, сахарница – на ней было нарисовано улыбающееся и подмигивающее лицо. Прусский солдат-щелкунчик в полметра высотой. Кладёшь в его зубастую пасть орех, нажимаешь сзади на косу – крак – и выскакивает ядрышко.
Вся посуда была разная и немножечко порченная – щербатые края, трещинки… Но Петьке эти вещи казались прекрасными, – наверное, у каждой из них была своя тайна, своя история. Они были живыми.
–
Вот если бы все эти ложки-плошки заговорили, можно было бы книгу написать, – словно читая Петькины мысли, задумчиво сказал отец.
–