– М-да. Видать, здорово ты башкой долбанулся, – пробормотал он, взял стоящий около койки стул и сел рядом с Сёмой. – Ладно, попробуем по-вашему. Михаил, – он указал на врача.
– Михаил, – после заминки подтвердил тот, похлопав себя по груди.
– Кристина, – указали они на медсестру и одарили ее пристальным взглядом. Повторяй, мол.
– К.. Кристина, – пролепетала она и положила руку на себя.
Мальчик все еще испуганно дергался, пытаясь сильнее вжаться в стену.
– Сергей, – указал лейтенант на себя.
– Росьяне? – медленно сказал Семён. И, добавил, указав на взрослых дрожащим пальчиком. – Не фашишти?
Сергей скорчил гримасу и посмотрел на врачей. Те ошарашено закивали.
– Россияне, – повторил полицейский, глядя на мальца, – не фашисты.
У пацана затряслась нижняя губа, а по щекам снова покатились слезы:
– Ратунек, – выдохнул он. – Хвала армии червоной…
И обмяк, потеряв сознание. В окно палаты крупными каплями застучал дождь.
Некоторое время никто не решался пошевелиться.
– Не знаю, товарищ лейтенант, кто такой Ратунек, – первым заговорил Михаил после долгой паузы. – Но вот червоная…
– Да. Знаю, – ответил Сергей ледяным голосом и направился к выходу. – Скоро приедет директор детдома. Мы будем в кафетерии.
– Выражаю озадаченность, – проговорил седовласый мужчина в костюме-тройке, дослушав рассказ. – Если Вы так шутите, Сергей Романович, то это, гм… Не смешно.
Сергей поймал себя на том, что все крутит и крутит в голове фразу мальчика о червоной армии и никак не может ее отпустить.
– А похоже, что я смеюсь? – он отхлебнул кофе. – Можете врача поймать, Михаил зовут, то же самое Вам скажет.
Еще глоток кофе.
– Поэтому, спрошу еще раз, Петр Алексеевич. Утром не было эксцессов?
– Ничего необычного, – ответил директор детского дома.
– Сдается мне, навещать вас надо почаще.
– Бог с Вами, у Вас итак дел невпроворот.
– Для рассадника детского бандитизма, – прорычал лейтенант, – я время найду.
– Они не бандиты, Зарницын. Они – дети. Дети, которым не повезло. И наша задача сделать так, чтобы они не чувствовали этого, сделать из них членов общества.
– И как, преуспеваете?
Петр Алексеевич грустно усмехнулся:
– Лет двадцать пять назад было гораздо хуже. Там каждый третий, как Семён, прямо отчаянно желал провести жизнь за решеткой. А сейчас он такой фактически один на все учреждение.